В центральном офисе Комитета против пыток два этажа, четыре отдела, один ресепшн и один кабинет председателя. И синагога в соседях. Удивительно, но за шесть лет работы в общественно-политической и оппозиционной «Новой газете» я в этих стенах на Грузинке не была ни разу. Правозащитник Стас Дмитриевский и один из лидеров региональной «Другой России», по совместительству кинокритик, Илья Шамазов периодически приводили мне КПП в качестве устрашающего примера жесткой дисциплины и организационной диктатуры. Обстановка же нам с фотографом Беловым показалась привычной: ирония, стены в артефактах с корпоративным юмором, много книг, легкие признаки творческого беспорядка. Ну, и камеры внешнего наблюдения.

Мы приехали в полдень 18 апреля. Предыдущими гостями были сотрудники прокуратуры, ведущие проверку хозяйственной деятельности всех НКО в полном соответствии с новым законом об общественных организациях. Вели себя, говорят, культурно, интеллигентно, но формально и с налетом спонтанности. У прокуратуры Нижегородского района сейчас нелегкие времена: оказалось, большая часть региональных НКО зарегистрирована именно здесь, и этих самых НКО в нашем городе не так уж и мало. Но если с кем-то из них правоохранители только познакомились, то с Комитетом против пыток все предельно ясно: 13 лет работы, больше сотни сотрудников внутренних органов, привлеченных благодаря КПП к ответственности за применение пыток, межрегиональный статус и председатель Игорь Каляпин, в 2010 году возглавивший список самых авторитетных общественных деятелей в России, по версии «Русского репортера».

★ ★ ★

– Заявлений очень и очень много, – рассказывает Олег Хабибрахманов. 

– Но комитет просто не может принимать и расследовать все поступающие жалобы. Поэтому мы сформулировали определенные требования, по которым какая-то часть из них отсеивается. Например, работаем только с теми случаями, в которых факт применения пыток можно доказать. А еще важен срок давности – не более полугода. Как это ни печально, мы не берем кейсы в регионах, где КПП нет… Иначе просто не справимся с потоком. В исключительных случаях формируются мобильные группы, выезжающие для расследования в регионы, в которых нет представительств. Но это только в исключительных. А представительств на сегодняшний день два: в Башкортостане и Марий Эл, плюс отделение в Оренбургской области и сводная мобильная группа в Чечне. На всю структуру – 35 сотрудников. Управляется из Нижнего Новгорода.

★ ★ ★

Кадры в КПП решают все. Коллектив молодой, в нижегородском офисе аж шесть женщин. Я все задавала им вопрос: «Каково это – быть женщиной в такой организации?» – и ссылалась на психологическую сложность, а они там все улыбчивые и спокойные… Например, Римма Джепарова: 23 года, пришла на производственную практику (у нее за плечами юрфак с международной специализацией, так что дорога была одна) – и осталась. В штате КПП состоит меньше месяца. Сейчас формирует базу рассмотренных жалоб, оцифровывает и структурирует документы по всем делам. На работу в комитет пыталась устроиться еще летом, но вакансия появилась только сейчас.

– Меня удивляют заявители, – говорит Римма, – отказываются от своих же заявлений. Таких каждое второе дело. Самый свежий пример: жалобу подал друг молодого человека, а на следующий день сам пострадавший ее отозвал. Почему? Низкий уровень правового сознания. Боятся защищать свои же права.

– У тебя за время работы отношение к власти изменилось?

– Конечно, изменилось. Я всегда с уважением относилась к правоохранительным органам. Этакое правосознание, оторванное от жизни. И сейчас мне каждый раз удивительно, что ситуации, которые мы рассматриваем в комитете, в принципе возможны. Я теперь вижу, как все обстоит на самом деле. И надеюсь, что-то изменится.

★ ★ ★

У моего папы был хороший друг – начальник отдела уголовного розыска. Похожий на актера Леонида Филатова, умница, порядочный человек и интеллигент, для меня – дядя Феликс. Помню, он говорил, что следователи – это в каком-то смысле элита, самая интеллектуальная, стратегически важная для ведения «внутренних дел» структура, поэтому, когда мы подошли к двери с табличкой «Отдел расследований», уровень моей лояльности совместился с благоговением. За табличкой – большой, светлый кабинет, минималистичный и самый строгий по сравнению с веселым во всех отношениях «цоколем», где мы были до этого. Но строгость здесь только в «интерьере». По крайней мере в отношении журналистов из газет о городской культуре. Нас с фотографом сразу напоили кофе. А потом начальник отдела расследований Дмитрий Утукин вытащил из шкафа, по дизайну откровенно напоминающего сейф, коробку конфет, которые я забыла попробовать, потому что с ответов на первые же вопросы началось развенчание мифов.

★ ★ ★

Это интересно 1

Применяя пытки, сотрудники правоохранительных органов действуют не из садистских побуждений, не из-за вспышек агрессии (за исключением клинических случаев) и даже не из-за плохого социального и финансового положения, а потому что искренне хотят добиться результата, используя все «доступные» методы. И, оказавшись на скамье подсудимых, они честно обижаются, что их судят за защиту конституционного строя, на которую они были поставлены, судят за то, что они хотели изолировать общество от «опасного элемента». И в залах суда часто можно услышать реплики а-ля «Надо было убить – было бы проще».

Это интересно 2

Группы риска – люди с психическими расстройствами, ранее судимые, «антисоциальные элементы» разного рода. Их многие сотрудники правоохранительных органов считают «криминогенными личностями», достойными пыток, которых можно исправить только такими методами, и полагают, что уж их-то жалобы рассматривать никто не будет. Хотя при этом пыткам подвергаются и депутаты, и музыканты, и профессора вузов.

Это интересно 3

Как выяснилось, жалобы на пытки очень часто поступают от тех людей, которые пытаются таким образом уклониться от уголовной ответственности: это когда следы от применения насилия вроде бы есть, но на самом деле они могут быть вовсе и не результатом пыток, а их используют как способ добиться более мягкой меры пресечения. И на то, чтобы установить факт применения пыток, уходит немало времени. – Был один случай, – Дмитрий объясняет на примере и правильно делает, потому что лично я не сразу поняла механизм. – Человек рассказывал, что при задержании один сотрудник полиции заломил ему руку, потом повалил на пол, а второй наступил ногой на кисть, в результате чего произошел перелом. Сотрудники полиции говорили, что руку задержанный сломал, когда стучал в стену и дверь камеры. Только вторая экспертиза, комплексная, которую мы проводили уже в Москве, выявила, что если бы пострадавшему действительно наступили на кисть, повреждения были бы другими. Осколки костей «располагаются» совсем иначе.

Это интересно 4

Недавно появилась новость о том, что ежегодный бюджет Комитета против пыток составляет 30 миллионов рублей, но это официальная информация, опубликованная на сайте. Оказывается, за счет этих денег предоставляется медицинская и психологическая помощь пострадавшим, в том числе с привлечением специалистов из других городов. Одну из жертв даже лечили за границей. Эта статья расходов составляет треть бюджета. Это интересно-5 В КПП работают люди с самыми разными политическими взглядами. Работали и поклонники Владимира Путина. Некоторые сотрудники в принципе аполитичны. Двое – диджеи (что выяснилось в результате случайной встречи на следующий день). Последнее – не к слову о политике, но к слову о разности. А объединяет их совсем другое: неравнодушие и осознание неправильности тех явлений, с которыми КПП борется, и важность этой борьбы. По словам Утукина, главное, чтобы у человека «свербило»: «К нам не стоит приходить только зарабатывать деньги или исключительно за профессиональным ростом».

★ ★ ★

Молодые, со сформировавшимся мышлением правозащитники в Нижнем Новгороде встречаются крайне редко, поэтому и сотрудников набирают не готовых, но воспитуемых. В основном юристов-международников. Мне все хотелось понять, много ли было таких, кто чисто психологически не выдержал работу в комитете. Оказалось, да, не выдерживали, но нет, не из-за нахлынувшего сочувствия к жертвам и ночных кошмаров про пытки, а потому что работа не самая благодарная.

– Оперативная деятельность длится полтора-два месяца, – говорит Альберт Кузнецов, – остальное время занимает чисто юридическая работа. Неделями готовятся документы на обжалование неправомерных судейских решений, а в ответ – отказ в три строчки. Или, например, мы пишем заявление о преступлении. Следователь отказывает возбуждать уголовное дело и присылает нам «постановление об отказе в возбуждении уголовного дела», зачастую безграмотное. Мы обжалуем его через суд. Суд оказывается на нашей стороне, потому что видит, что следователь либо ничего не сделал, либо сделал что-то не так. Постановление отменяют. Следователь якобы проводит дополнительную проверку по заявлению. И выносит абсолютно такое же постановление. С такими же ошибками. Разница только в дате. И несмотря на высокий процент успешных дел – по сравнению с другими общественными организациями как минимум – выдержать такой режим работы довольно сложно. Потому что результатов своего длительного, кропотливого труда мы зачастую не видим: права жертвы не восстановлены, вина не доказана. Тут нужны терпение и мотивация другого порядка, нежели просто профессиональные.

★ ★ ★

Евгений Чиликов рассказал нам, как они ночью на Автозаводе опрашивали всех возможных свидетелей жестокого избиения полицейскими человека – на улице, в одном из дворов, под окнами. Жертвой стал подозреваемый в краже велосипеда. Он позвонил прямо из больницы, чем очень себе помог, – КПП по горячим следам отправился опрашивать продавщицу магазина, находящегося рядом, и жителей дома – буквально по квартирам. – Судя по тому, что я увидел и услышал, люди были в шоке от того, что случилось. То есть да, может, это действительно вор, но зачем его нужно было бить, причем так жестоко, они не понимали. Не говоря уже о том, что делали это сотрудники правоохранительных органов. Избиение длилось полчаса, и вдобавок полицейские во всеуслышание угрожали жертве изнасилованием. Под впечатлением от увиденного многие отказывались давать показания – банально боялись, что подобное может произойти с ними. Но в Автозаводском районе, скажем так, «спорные» ситуации возникают чуть ли не каждую неделю. Поэтому нам приходилось объяснять, что, если не начать привлекать к ответственности конкретных людей, ситуация не изменится. И можно стать жертвой пыток таких полицейских, не выступив свидетелем, но просто оказавшись похожим на какого-нибудь велосипедного вора. Кого-то из очевидцев можно убедить, а кто-то выключает телефон. Вопрос в правосознании.

★ ★ ★

– Вас боятся? С вами считаются? – не выдержал дипломированный журналист в фотографе Белове.

– Пока еще нет. Вообще надо видеть, как сотрудники правоохранительных органов ведут себя в суде: презрительно, вальяжно, пренебрежительно, по-хамски. Позиция «Кто вы такие?» распространяется не только на нас, но и на судей. Пока наручники на запястьях не защелкиваются, до них не доходит, что их действительно могут осудить. Ведь время до суда подозреваемые по делам о пытках обычно проводят либо просто под подпиской о невыезде, либо под домашним арестом. В СИЗО их помещают только в случаях, если начинаются угрозы потерпевшим или если жертва погибла. А раньше они вообще думали, что мы, «комитетчики», работаем на деньги «братвы». Когда начались разговоры об иностранных агентах, версия сменилась. Логика там линейная: они, используя пытки, «раскрывают преступления», мы им «мешаем», то есть уровень преступности растет, а значит, Комитет против пыток работает против России. Все просто, – резюмирует Утукин, и мы идем смотреть кабинет, в котором сидят «международники». В отделе работают Ольга Садовская и бельгиец Румер Леметр. Первая болеет, второй – на момент съемки в Бельгии (он чередует страны и увлекается фермерством). На стене – большая рукописная сводная таблица по делам, которые готовятся к Европейскому суду. На стене раритет – «Европейская конвенция по предупреждению пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания», направленная ВРИО начальника УВД Нижегородской области генерал-майором Сибиревым для ознакомления подчиненным. Датирована 1998 годом. В это самое время из Москвы, с поезда, вернулся председатель Каляпин.

★ ★ ★

Перед встречей с ним я успела найти где-то в коридоре «альманах» с названием типа «Правозащитный вестник», и в нем тематические афоризмы. Оказалось, Аристотель сформулировал жуткий тезис: «Преступление нуждается лишь в предлоге».

– Как вы мотивируете сотрудников? Наверняка же бывают ситуации, когда нужно собрать коллектив и произнести какие-то мобилизующие слова?

– К людям, работающим в КПП, я отношусь как к соратникам. И всегда кажется, что произносить какие-то мотивирующие речи стоит по остаточному принципу. Практика показывает, что это неправильно… Многие уходили из комитета со словами: «У меня семья, мне, страшно подумать, 30 лет, я, черт возьми, юрист, я могу много зарабатывать». Это результат того, что человеку стало неинтересно, во-первых, а во-вторых, он перестал чувствовать, что самореализуется здесь как профессионал. И это моя личная вина.

– Но такое же нечасто происходит, я так понимаю? Отбор ведь у вас довольно строгий.

– Нечасто. Я изначально стараюсь брать людей, мотивированных не только материально и не только профессионально. Следует знать, что в правозащитных кругах считается дурным тоном много зарабатывать. И в КПП зарплаты, по меркам НКО, выше среднего – от 30 до 50 тысяч рублей. Мало кто из нижегородских юристов согласится работать за такие деньги. А с точки зрения профессионального роста здесь интересно работать год – все наши ноу-хау, правовые наработки можно изучить как раз за это время.

– Какую систему управления вы создали в комитете – либеральную или авторитарную?

– Сложно сказать. Люди со стороны, попадающие к нам на какое-то время, говорят о жесткой диктатуре. Вы же знаете, что в общественных организациях обязательна система выборных органов? Так вот, я знаю немного НКО, в которых она действительно работает. Я вот не могу принимать решения по важным вопросам без согласования с советом, в котором состоят пять избираемых сотрудников комитета. Мне могут устроить импичмент (смеется). Председателя тоже выбирают – раньше выборы проходили раз в год, с тех пор как мы получили статус межрегиональной организации – раз в три года. Этой осенью у меня как раз истекает первый трехлетний срок.

– Будете баллотироваться на второй срок?

– Если здоровье позволит, буду. Каляпин предсказуемо много курит и, кажется, максимально честен во всех своих ответах.

– Меня многие ругают за то, что в Комитете против пыток не хватает жертвенности, царит дух профессионального успеха. А я не согласен с определением правозащитника как человека, который постоянно обливает себя бензином, угрожая: «Я вот сейчас себя сожгу, погибну на баррикадах». На мой взгляд, как любой честный человек, правозащитник должен быть готов на жертвы ради своих идеалов. Необязательно профессиональных. Для любого свойственно многим пожертвовать ради того, что он считает для себя святым: вера, родственники и профессиональные ценности. Тот же Дмитриевский любит говорить, что судья – это не столько профессия, сколько служение, как у священника. Судья обязан быть верующим: он должен верить в правосудие, потому что слишком много искушений и факторов давления. Иначе судья профнепригоден. Чтобы вынести решение именем Российской Федерации, нужно быть очень убежденным человеком. И нужно хорошо понимать, откуда это право у тебя берется. Вот и правозащитник тоже должен верить в те идеалы, которые он защищает.

Потом мы, само собой, говорили о политике, смене власти, оппозиции. Нас прервала съемочная группа, приехавшая делать ролик для представления на церемонии награждения престижной премии Мартина Энналса, которую еще называют «Нобелевской премией для правозащитников». Сводная мобильная группа работающих в Чечне правозащитников под руководством Игоря Каляпина – в тройке финалистов.