Многие считают, что лингвистика – это про то, как пишется слово «инженер» и где правильно поставить ударение. Некоторые люди, когда узнают, кто я, говорят: ой, я теперь буду бояться при вас говорить, чтобы что-то неправильно не сказать. Не только я, но и большинство лингвистов совсем не такие, и если они замечают, что кто-то где-то неправильно поставил ударение, то начинают не раздражаться, а думать, с чем это может быть связано: с какой-то тенденцией? Или, может, человек откуда-то приехал?
★ ★ ★
Меня бессмысленно спрашивать о любимых или нелюбимых словах, потому что я, грубо говоря, их все люблю. У меня ведь не человеческий, а профессиональный на это взгляд, мне в первую очередь все это интересно. Когда нормальный человек слышит какое-то дикое, ужасное слово, он будет плеваться и говорить: «Какая гадость!» – а я буду потирать руки и думать: «Надо же, как удивительно, и такое бывает».
★ ★ ★
Я спокойно отношусь к ошибкам в переписке, хотя считаю, что хорошо бы владеть нормами грамотной речи – просто потому что это упрощает восприятие. Сейчас изменился статус грамотности. В моей молодости не могло существовать интеллигентного, культурного человека, который пишет с большим количеством ошибок. Это просто было невозможно. Сейчас все иначе: есть люди очень интеллигентные, много читающие, но пишущие с ошибками, так бывает. Например, человек в те годы, в которые мы овладеваем орфографией и пунктуацией, допустим, жил за границей. Он всё читал, но его специально, методически не учили, не заставляли делать упражнения на правописание. Грамотность перестала быть непременным атрибутом культурного человека, хотя, конечно, многие продолжают писать грамотно. Но если человек пишет уж совсем дико, можно предположить, что он мало читает, плохо говорит и плохо владеет языком. Тут еще многое зависит от характера ошибок. Вот скажем, «обстоятельства неопределимой силы» вместо «непреодолимой силы». Дело не в том, что это ошибка, а в том, что человек не понимает, о чем тут речь, что это за слово, какой его корень, что оно значит. Такая ошибка, конечно, его в значительной степени компрометирует. А что касается «-тся» и «-ться» – тут может быть просто не набита рука, нет навыка, внимательности, но не могу сказать, что я такого человека сразу сочту глупым или необразованным.
★ ★ ★
У меня нет профессиональной ревности к коллегам-популяризаторам. Мне кажется, у меня все-таки своя область и свой взгляд, и тут нам делить нечего. Язык – это такой предмет, про который можно говорить бесконечно, и очень мало еще сказано. Максимум – я могу подумать про какое-то наблюдение: «Эх, как это я до сих пор об этом не сказала», – и все.
★ ★ ★
Я не считаю нужным бороться с заимствованиями. Язык – это не какой-то объект, который существует сам по себе непонятно где, он существует не в словарях и не в грамматиках, словари лишь описывают и фиксируют реальность. А реальность языка – это люди, которые на этом языке говорят, что-то по этому поводу чувствуют, что-то им нравится и не нравится. Лингвисты понимают, что заимствования – совершенно нормальный процесс. В XIX веке Пушкин писал, что нашему языку недостает слов для изъяснения самых обыкновенных понятий. Действительно, просто не существовало слов для обозначения сложных эмоций, языка для разговора о чувствах, о философских представлениях. Эти слова нужно было откуда-то брать: или заимствовать, или калькировать. Естественно, эти процессы вызывали не всегда однозначную реакцию в обществе. Это жизнь языка, так он устроен: для того чтобы хорошо и сбалансированно развиваться, должны быть люди, которым нравится все новое, и должны быть те, которых все новое раздражает. Тогда достигается некоторое равновесие. Как только появляется новое слово, оно подвергается атаке консерваторов и архаистов, которые начинают его высмеивать, тогда новаторы говорят: нет, вы что, это хорошее слово, оно вот это значит, а ваше старое слово значит нечто другое, поэтому новое тоже нужно. Происходит языковая рефлексия. Очень важно, чтобы мы не просто говорили и писали, а думали о языке и обсуждали слова – именно это стимулирует ту самую рефлексию. Если слово не выдерживает подобного напора – оно потом исчезнет, бывают же такие слова-однодневки. А если слово выдержало и еще в этих спорах как-то отточило свое значение – это очень хорошо. Поэтому я не согласна с теми людьми, которые говорят, что заимствования портят язык, – я их очень приветствую, так как их наличие для языка полезно.
★ ★ ★
Я всю жизнь дружу с Мишей Гельфандом (российский биоинформатик и популяризатор науки. – Прим. ред.) и понимаю, что он имеет в виду, когда говорит, что ученым в России быть противно. Он в значительной степени, помимо чистой науки, занимается организационной работой: руководит группой, отвечает за добывание денег, потому что если он их не добудет, его студенты, молодые сотрудники, умрут с голоду. Да еще приходится защищать группу от разного рода нападок. Мне в каком-то смысле легче: я не начальник, никогда начальником не была, не хочу им быть, просто возделываю свой маленький садик, работаю, всю жизнь описываю слова. Хотя, конечно, очень обидно бывает, что труд ученых в России так плохо оплачивается, и ты должен все время набирать большое количество проектов, каких-то подработок, иногда заниматься какими-то вещами, которые далеки от твоих научных интересов, и это, конечно, вредит, потому что просто не остается ни времени, ни сил. Иногда месяцами думаешь: ну когда же, когда же я смогу отделаться от текучки и сесть научную статью написать? В лингвистике преимущество состоит в том, что в России очень хорошая научная среда, и в этом смысле быть лингвистом приятно. Еще приятнее быть лингвистом, изучающим русский язык в стране, где этот язык вокруг и твой объект изучения всегда с тобой.
★ ★ ★
Механизмы изменения языка бывают разными. Например, языковая мода: появляется что-то – особенно это характерно для молодежного жаргона, надоедает, заменяется на другое. Но существуют механизмы и более смысловые, когда меняется жизнь, наше представление о ней, и вместе с языком меняется и наше сознание. Это таинственный процесс, и трудно сказать, как это происходит. Часто бывает так, что философы и социологи замечают какое-то изменение в обществе, а лингвисты знают, что в языке это уже отразилось. Каким образом язык «знает» еще до того, как мы это поняли и осознали, – это действительно загадка. Меняются целые пласты лексики, я как раз много об этом писала начиная с девяностых годов; можно заметить несколько направлений, в которых произошли такие перемены. В частности все, что связано с высокой самооценкой человека и достижением успеха, переместилось в сферу положительного из сферы нейтрального или подозрительного. Мы видим, что появилось выражение «успешный человек», что слова «амбиции», «карьера» изменили свой оценочный потенциал. Там целый процесс происходит, который затягивает все новые и новые слова. То есть меняется не просто слово, меняется смысл – это фрагмент картины мира, концептуализация. Например, то, что связано со сферой психической нормы. Раньше в русской культуре «нормальность» была чем-то, находящимся в тени, не представляющим интереса, может быть, отчасти несимпатичным. Помните, как у Шварца в «Обыкновенном чуде»: спросили Министра-администратора: «Вы сумасшедший?» – «Напротив, я так нормален, что даже сам удивляюсь». То есть «нормальный» в традиционной культуре – персонаж несимпатичный. А сейчас, если мы хотим похвалить человека, мы говорим, что он человек «очень адекватный» и «абсолютно вменяемый». Это совершенно новое значение этих двух слов. Почему они появились? Потому что через них в язык вошла идея, что если человек ведет себя в пределах психической нормы – это хорошо. С таким человеком удобно, приятно иметь дело. В эпоху перемен все это очень интересно изучать.