"«Элемент просвещения – это в некотором смысле оборонительная стратегия»"
Доктор биологических наук, профессор, заместитель директора Института проблем передачи информации РАН, заместитель главного редактора газеты «Троицкий вариант – наука» Михаил Гельфанд – о ГМО, РПЦ, Нобелевке и разговорах с таксистами
Популяризация науки – достаточно интересная область деятельности: передо мной стоит задача научиться относительно просто рассказывать об интересных и при этом довольно сложных вещах. Кто-то любит вышивать крестиком, а кто-то – читать научно-популярные лекции. С другой стороны, я скорее это рассматриваю как некий общественный долг. Все ученые рецензируют статьи, на что уходит много времени, и это обязательная составная часть всей системы организации науки – считается неприличным отказаться рецензировать статью без повода. Точно так же у ученых есть некоторая общественная обязанность – рассказывать о том, чем они занимаются. В более или менее демократическом обществе, с нормальной демократической системой, это обязанность в значительной степени перед гражданами. Налогоплательщики – существа довольно корыстные, и за те налоги, которые они платят, они обязаны что-то получить. Поэтому объяснить, что наука не просто интересна, а еще и важна – это фактический способ увеличить бюджет научного сообщества. Если многие будут так думать, то конгрессмены при одобрении следующего бюджета выделят на науку больше денег. То есть в демократическом обществе популяризация – это еще и инструмент влияния ученых на общество. В России такой прямой связи нет в силу чудесных особенностей нашей политической системы, но тем не менее элемент просвещения остается. Если страна свалится в полное мракобесие, то там уже и для науки места не останется, так что это в некотором смысле оборонительная стратегия.
★ ★ ★
Научная журналистика имеет два аспекта. Первый – это научно-популярная журналистика, и она в России, несомненно, есть: существуют очень хорошие научно-популярные издания и совершенно чудесные интернет-порталы. Это широко понимаемая журналистика. Второй – это новостная научная журналистика. Из серии: вчера британские ученые что-то открыли, а сегодня газета «Известия» об этом написала. Вот такой научной журналистики, по-видимому, у нас нет. Те люди, которые звонят мне и просят комментарии для центральных газет, это обычно люди бессмысленного уровня, как, впрочем, и сами газеты. Как отличить бред от адекватного научного события? Ну, если вы читаете «научную» новость в газете «Семь дней», то это, скорее всего, просто ерунда. Даже если там в основе было что-то содержательное, оно все равно потерялось. Но даже если это издание какое-то более серьезное… Все равно тяжело. Потому что институт репутации и чувство стиля сейчас в значительной степени утрачены, понять, кому верить, если специально в этом не разбираться, довольно трудно. Обычно не надо доверять страшилкам: если написано что-то ужасное, например, про генно-модифицированного судака с геном помидора, съев которого, вы отрастите жабры. Вообще даже про содержательные вещи зачастую пишут совсем омерзительным стилем.
★ ★ ★
Мне очень хочется написать научно-популярную книжку про молекулярную биологию, я даже понимаю, как это сделать, но сил и времени нет – для этого надо все остальное бросить. Я даже нашел хороших соавторов, распределил роли, но вот уже три года у нас лежат первые три главы, а дальше пока не получается. Научную монографию мне писать смысла нет, потому что наша наука меняется с бешеной скоростью. Монографии имеет смысл писать не про текущие состояния, а про какие-то глобальные теории – их у меня нет, я более частными науками занимаюсь.
★ ★ ★
Есть несколько удачных интервью, которые я брал для «Троицкого варианта», например, с математиками Юрием Ивановичем Маниным и Владимиром Андреевичем Успенским. Я очень доволен интервью с женщиной, которая долго зарабатывала тем, что писала за других дипломы и иногда диссертации. Она довольно откровенно со мной беседовала: возможно, это была попытка самооправдания; возможно, такой эксгибиционизм в стиле Достоевского, мол, смотрите, как я ужасен.
★ ★ ★
Однажды я выступал на одном из научных слэмов в качестве приглашенного ученого. Это некий челлендж – за 15 минут успеть рассказать о том, что тебе важно. В каком-то смысле это требует даже большей подготовки, чем часовая лекция, где можно схалтурить, за час все замажется. Выступление нужно очень хорошо отрепетировать, создавать soundbites – какие-то мемы, которые вонзаются и остаются. Думаю, все, кто слушал мои лекции, помнят, что бегемоты – это родственники китов или что голуби – потомки динозавров. Такие же есть примочки, когда я рассказываю про ГМО – там есть надежда, что люди не просто что-то узнают, а поумнеют, хотя бы в бытовом плане, ведь генно-модифицированная еда является такой же, как и любая другая, и никаких рисков в себе не несет. По этому поводу надо просто расслабиться.
★ ★ ★
С Русской православной церковью у меня, к счастью, нет никаких отношений. Дмитрий Энтео меня пока
яйцами не закидывал – бог миловал. Если говорить о Церкви, то тут необходимо отличать ее тело, то есть воцерковленных типа православного байкера Залдостанова, которые в Прощеное воскресенье ходят с лозунгом «Не забудем, не простим» на Антимайдане, от обычных христиан. Я знаю множество верующих, которые являются совершенно достойными людьми и успешно занимаются эволюционной биологией, между прочим. Если говорить об РПЦ как о политическом образовании, то я считаю, что она играет роль совершенно политическую – в этом смысле она мне мешает как гражданину России, живущему в России. Что касается введения основ православной культуры в школах – это вообще, как написано в Библии, «мерзость перед лицом Господа», потому что это нарушение Российской конституции, которая отделяет государственное образование от Церкви. Знание того, что существуют разные религии и что у них есть разные священные книги, это необходимая часть багажа любого культурного человека. Но у нас это именно не основы православной культуры, а прямая катехизация. Почему церковное образование нужно получать в школе, на деньги налогоплательщиков, среди которых заметная доля атеистов?
★ ★ ★
Убийство Бориса Немцова – это государственное преступление. О последствиях говорить сложно: мы наблюдали, как наш чудесный гарант десять дней пытался оклематься от всего этого. Будет ли это поводом, для того чтобы система пошла в разнос, погаснет эта волна или не погаснет – я не знаю. Вскрытие покажет.
★ ★ ★
Насколько я понимаю, массовая культура достаточно лояльно преподносит образ ученых, в той же самой «Теории большого взрыва» или «Докторе Хаусе». Но компетентно об этом рассуждать я не могу, просто не смотрю все это. Я люблю адвокатские детективы, где разгорается судебная полемика, и с удовольствием уделяю им час за ужином – сериалу The practice, например. А «гиковские» сериалы я, честно говоря, не видел.
★ ★ ★
Ученому в России живется точно так же, как и всем остальным – очень противно. Но эмигрировать я не хочу, ведь это моя страна. Есть известная фраза, которую Мандельштам сказал своей жене в 1920‑х или 1930-х годах: «Кто тебе вообще сказал, что ты должна быть счастлива?» Я совершенно не уверен, что уехать туда, где жить лучше, это цель жизни. Есть совершенно другие критерии: может быть интересно, можно мерить след, который ты оставляешь в окружающей действительности. Существуют разные меры конструирования картины мира, в которой ты сам себе не противен. Если бы я был одним из нескольких тысяч американских профессоров своего уровня, фиг бы вы пришли у меня интервью брать, да еще с фотографией на обложке – я бы ничем не отличался от себе подобных.
★ ★ ★
Первая статья про фальсификацию выборов, которую написал Сергей Шпилькин, была опубликована в «Троицком варианте», и ее туда принес я. Наши графики потом напечатали на плакатах на Болотной. Я, кстати, считаю, что Болотная сделала мир лучше. А эти плакаты сделали Болотную как минимум веселее, и тем самым я немножко улучшил окружающую действительность.
★ ★ ★
Я работаю с полудня до 11 вечера, поэтому часто езжу домой на такси. И бывает, что мне попадаются таксисты, которые любят поговорить. Сначала они обычно спрашивают почему-то, не художник ли я, и очень удивляются, когда узнают, что нет. Затем выясняют, чем же я все-таки занимаюсь. Дальше у меня есть две стратегии: если я устал, мрачен и разговаривать не хочу, то отвечаю, что математик – на этом вопросы заканчиваются. Если же признаюсь, что биолог, то можно обсуждать все что угодно: начиная от генно-модифицированных организмов и заканчивая тем, почему у тещи рыжие волосы, а у жены черные.
★ ★ ★
Мы немножко влезли во всю эту историю с геномом неандертальца, и сама по себе область настолько замечательно горяча, что даже маленькие кусочки, которые там можно сделать, интересны. Какая от этого польза? Ну, теперь очень легко разговаривать с православными людьми, которые отрицают эволюцию: вопрос гибридизации с неандертальцем ни одно ортодоксальное православное сознание вместить не может, что в дискуссиях оказывается полезным. Кроме того, мы пытаемся понять, как устроена эволюция бактерий в самых разных аспектах: геномы, регуляции, что-то еще. Это то, что приводит к появлению патогенов или средств борьбы с ними. Они оказывают довольно сильное давление на жизнь человека.
★ ★ ★
То, что дети не сильно рвутся быть учеными, это нормально, обычно. 1960–1970‑е, когда наука была романтизирована во всем мире, прошли. Мы живем на излете выброса, а нам кажется, что этот выброс был нормой: потому что у нас норма не статистическая, а императивная: «так должно быть». На деле никогда наука не была такой безумно популярной областью деятельности, в этом смысле ничего ужасного не происходит.
★ ★ ★
Одна из удивительных вещей, которые происходят в биологии, это то, что она становится в значительной степени наукой инкрементальной и перестает быть наукой гламурной, которая действует по схеме: «великое открытие – ба-бах – Нобелевка». Я вообще саму идею Нобелевки не очень люблю – мне этот вопрос не нравится. В биологии знание радикальным образом меняется, в частности с приходом новых технологий, но при этом все накапливается очень постепенно. Кто-то сделал наблюдение на недостаточном материале, потом пришли новые данные – кто-то это наблюдение уточнил, потом кто-то это исследование улучшил. И кому из них давать премию – совершенно непонятно. А в конечном счете мы видим, что наше представление о живом меняется на глазах, и абсолютно радикально.
★ ★ ★
Научная журналистика имеет два аспекта. Первый – это научно-популярная журналистика, и она в России, несомненно, есть: существуют очень хорошие научно-популярные издания и совершенно чудесные интернет-порталы. Это широко понимаемая журналистика. Второй – это новостная научная журналистика. Из серии: вчера британские ученые что-то открыли, а сегодня газета «Известия» об этом написала. Вот такой научной журналистики, по-видимому, у нас нет. Те люди, которые звонят мне и просят комментарии для центральных газет, это обычно люди бессмысленного уровня, как, впрочем, и сами газеты. Как отличить бред от адекватного научного события? Ну, если вы читаете «научную» новость в газете «Семь дней», то это, скорее всего, просто ерунда. Даже если там в основе было что-то содержательное, оно все равно потерялось. Но даже если это издание какое-то более серьезное… Все равно тяжело. Потому что институт репутации и чувство стиля сейчас в значительной степени утрачены, понять, кому верить, если специально в этом не разбираться, довольно трудно. Обычно не надо доверять страшилкам: если написано что-то ужасное, например, про генно-модифицированного судака с геном помидора, съев которого, вы отрастите жабры. Вообще даже про содержательные вещи зачастую пишут совсем омерзительным стилем.
★ ★ ★
Мне очень хочется написать научно-популярную книжку про молекулярную биологию, я даже понимаю, как это сделать, но сил и времени нет – для этого надо все остальное бросить. Я даже нашел хороших соавторов, распределил роли, но вот уже три года у нас лежат первые три главы, а дальше пока не получается. Научную монографию мне писать смысла нет, потому что наша наука меняется с бешеной скоростью. Монографии имеет смысл писать не про текущие состояния, а про какие-то глобальные теории – их у меня нет, я более частными науками занимаюсь.
★ ★ ★
Есть несколько удачных интервью, которые я брал для «Троицкого варианта», например, с математиками Юрием Ивановичем Маниным и Владимиром Андреевичем Успенским. Я очень доволен интервью с женщиной, которая долго зарабатывала тем, что писала за других дипломы и иногда диссертации. Она довольно откровенно со мной беседовала: возможно, это была попытка самооправдания; возможно, такой эксгибиционизм в стиле Достоевского, мол, смотрите, как я ужасен.
★ ★ ★
Однажды я выступал на одном из научных слэмов в качестве приглашенного ученого. Это некий челлендж – за 15 минут успеть рассказать о том, что тебе важно. В каком-то смысле это требует даже большей подготовки, чем часовая лекция, где можно схалтурить, за час все замажется. Выступление нужно очень хорошо отрепетировать, создавать soundbites – какие-то мемы, которые вонзаются и остаются. Думаю, все, кто слушал мои лекции, помнят, что бегемоты – это родственники китов или что голуби – потомки динозавров. Такие же есть примочки, когда я рассказываю про ГМО – там есть надежда, что люди не просто что-то узнают, а поумнеют, хотя бы в бытовом плане, ведь генно-модифицированная еда является такой же, как и любая другая, и никаких рисков в себе не несет. По этому поводу надо просто расслабиться.
★ ★ ★
С Русской православной церковью у меня, к счастью, нет никаких отношений. Дмитрий Энтео меня пока
яйцами не закидывал – бог миловал. Если говорить о Церкви, то тут необходимо отличать ее тело, то есть воцерковленных типа православного байкера Залдостанова, которые в Прощеное воскресенье ходят с лозунгом «Не забудем, не простим» на Антимайдане, от обычных христиан. Я знаю множество верующих, которые являются совершенно достойными людьми и успешно занимаются эволюционной биологией, между прочим. Если говорить об РПЦ как о политическом образовании, то я считаю, что она играет роль совершенно политическую – в этом смысле она мне мешает как гражданину России, живущему в России. Что касается введения основ православной культуры в школах – это вообще, как написано в Библии, «мерзость перед лицом Господа», потому что это нарушение Российской конституции, которая отделяет государственное образование от Церкви. Знание того, что существуют разные религии и что у них есть разные священные книги, это необходимая часть багажа любого культурного человека. Но у нас это именно не основы православной культуры, а прямая катехизация. Почему церковное образование нужно получать в школе, на деньги налогоплательщиков, среди которых заметная доля атеистов?
★ ★ ★
Убийство Бориса Немцова – это государственное преступление. О последствиях говорить сложно: мы наблюдали, как наш чудесный гарант десять дней пытался оклематься от всего этого. Будет ли это поводом, для того чтобы система пошла в разнос, погаснет эта волна или не погаснет – я не знаю. Вскрытие покажет.
★ ★ ★
Насколько я понимаю, массовая культура достаточно лояльно преподносит образ ученых, в той же самой «Теории большого взрыва» или «Докторе Хаусе». Но компетентно об этом рассуждать я не могу, просто не смотрю все это. Я люблю адвокатские детективы, где разгорается судебная полемика, и с удовольствием уделяю им час за ужином – сериалу The practice, например. А «гиковские» сериалы я, честно говоря, не видел.
★ ★ ★
Ученому в России живется точно так же, как и всем остальным – очень противно. Но эмигрировать я не хочу, ведь это моя страна. Есть известная фраза, которую Мандельштам сказал своей жене в 1920‑х или 1930-х годах: «Кто тебе вообще сказал, что ты должна быть счастлива?» Я совершенно не уверен, что уехать туда, где жить лучше, это цель жизни. Есть совершенно другие критерии: может быть интересно, можно мерить след, который ты оставляешь в окружающей действительности. Существуют разные меры конструирования картины мира, в которой ты сам себе не противен. Если бы я был одним из нескольких тысяч американских профессоров своего уровня, фиг бы вы пришли у меня интервью брать, да еще с фотографией на обложке – я бы ничем не отличался от себе подобных.
★ ★ ★
Первая статья про фальсификацию выборов, которую написал Сергей Шпилькин, была опубликована в «Троицком варианте», и ее туда принес я. Наши графики потом напечатали на плакатах на Болотной. Я, кстати, считаю, что Болотная сделала мир лучше. А эти плакаты сделали Болотную как минимум веселее, и тем самым я немножко улучшил окружающую действительность.
★ ★ ★
Я работаю с полудня до 11 вечера, поэтому часто езжу домой на такси. И бывает, что мне попадаются таксисты, которые любят поговорить. Сначала они обычно спрашивают почему-то, не художник ли я, и очень удивляются, когда узнают, что нет. Затем выясняют, чем же я все-таки занимаюсь. Дальше у меня есть две стратегии: если я устал, мрачен и разговаривать не хочу, то отвечаю, что математик – на этом вопросы заканчиваются. Если же признаюсь, что биолог, то можно обсуждать все что угодно: начиная от генно-модифицированных организмов и заканчивая тем, почему у тещи рыжие волосы, а у жены черные.
★ ★ ★
Мы немножко влезли во всю эту историю с геномом неандертальца, и сама по себе область настолько замечательно горяча, что даже маленькие кусочки, которые там можно сделать, интересны. Какая от этого польза? Ну, теперь очень легко разговаривать с православными людьми, которые отрицают эволюцию: вопрос гибридизации с неандертальцем ни одно ортодоксальное православное сознание вместить не может, что в дискуссиях оказывается полезным. Кроме того, мы пытаемся понять, как устроена эволюция бактерий в самых разных аспектах: геномы, регуляции, что-то еще. Это то, что приводит к появлению патогенов или средств борьбы с ними. Они оказывают довольно сильное давление на жизнь человека.
★ ★ ★
То, что дети не сильно рвутся быть учеными, это нормально, обычно. 1960–1970‑е, когда наука была романтизирована во всем мире, прошли. Мы живем на излете выброса, а нам кажется, что этот выброс был нормой: потому что у нас норма не статистическая, а императивная: «так должно быть». На деле никогда наука не была такой безумно популярной областью деятельности, в этом смысле ничего ужасного не происходит.
★ ★ ★
Одна из удивительных вещей, которые происходят в биологии, это то, что она становится в значительной степени наукой инкрементальной и перестает быть наукой гламурной, которая действует по схеме: «великое открытие – ба-бах – Нобелевка». Я вообще саму идею Нобелевки не очень люблю – мне этот вопрос не нравится. В биологии знание радикальным образом меняется, в частности с приходом новых технологий, но при этом все накапливается очень постепенно. Кто-то сделал наблюдение на недостаточном материале, потом пришли новые данные – кто-то это наблюдение уточнил, потом кто-то это исследование улучшил. И кому из них давать премию – совершенно непонятно. А в конечном счете мы видим, что наше представление о живом меняется на глазах, и абсолютно радикально.
