"90-е: взгляд в будущее"
«Селедка» публикует воспоминания и размышления Александра Левинтова – интеллектуала, автора, способного выдавать по 250 новых текстов в год, и главного гастрономического гуру газеты
В начале ХХ века немецкий экономист теоретик капитализма Вернер Зомбарт доказал, что при доминировании на рынке производителя рынок непременно будет схлопываться, так как производителю выгоднее не производить, чем производить: уменьшение производства ведет к росту цен. Советская экономика блестяще на практике доказала этот теоретический вывод. Она сразу стала экономикой дефицита и карточной системы.
С 50-х по 90-е шло последовательное нарастание и расширение номенклатуры дефицита.
Первыми исчезли крабы, за ними – вобла, потом – кофе и коньяк, ну, автомобили и не появлялись, потом пошли мебель и обои, ковры и люстры, репчатый лук и сосиски, плащи-болонья, дубленки, транзисторные радиоприемники и телевизоры, постельное белье и ткани, осетровые, сиговые и лососевые, вместе со своей икрой, тушенка и сгущенка, твердая колбаса и туалетная бумага… Утомительно перечислять. Несколько анекдотов этой волны:
– У вас мяса нет?
– У нас нет рыбы, мяса нет напротив.
Письмо одесских трудящихся Горбачеву:
«Уважаемый Михаил Сергеевич, не верьте слухам, что в Одессе плохо с мясом, в Одессе с мясом хорошо, в Одессе без мяса плохо».
Письмо смоленских рабочих Горбачеву:
«Мы читали в “Правде”, что трудящиеся Запада часто недоедают. Выражая братскую пролетарскую солидарность с ними, просим прислать нам то, что они там не доедают».
И вот грянули 90-е.
Даже в благополучнейшей Москве сахар, водку и сигареты стали продавать по талонам, а на кассе надо было предъявлять паспорт с московской пропиской. В универсамах появились очереди ни за чем, просто в ожидании борта, который привезет хоть что-нибудь.
В Симферополе на кассе висело дикое объявление: «Деньги не принимаем».
Типичный юмор тех лет: мужик, оглядев пустые полки, спрашивает: «А это у вас, собственно, что – булочная или обувной?»
Ситуация дефицита перевернулась на 180°: теперь шпалерой, с двух сторон, на тротуарах стояли продавцы с товаром, только что купленным где-то за углом непонятно у кого, а мимо них текут пешеходы – потенциальные покупатели. После Первой мировой войны на улицах Берлина оказалось около миллиона «продавцов». Это явление тогда было названо пролетарской торговлей. Спустя 70 лет мы повторили историю с изумительной точностью. В Польше «раскладушечная торговля» с улиц исчезла уже в 1994 году, а у нас она все тянулась и тянулась…
Помню такую сцену в частном магазине: долго и безуспешно добиваемся у продавщицы возможности купить упаковку входящего в моду баночного пива, наконец не выдерживаем и идем искать хозяина:
– Она правильно делает: вы сейчас заберете сразу сорок банок и оставите меня без пива, с вашими фантиками, а завтра цены на пиво поднимутся вдвое.
Я в то время преподавал «Введение в предпринимательскую и коммерческую деятельность» для 9–10-х классов. Один шустрый молодой человек уговорил мать, директора прачечной самообслуживания «Чайка», разрешить ему поставить обыкновенный письменный стол, найденный им на какой-то помойке, в вестибюле прачечной. У него была коллекция видеокассет, почти сплошь порнушка. Он давал напрокат свои кассеты, под залог червонец за каждую. Через неделю он возвращал деньги арендаторам. Кассеты шли нарасхват, и бизнес его процветал: получив червонец, он тут же менял его на доллары, а через неделю реконвертировал доллары в рубли. Это приносило ему рубль-полтора на каждом червонце в неделю. Недельный оборот – 300 кассет, чистая прибыль – 300–450 рублей; доктор наук профессор МГУ получал тогда 400.
Кстати, тогда я заметил у детей своеобразный голод: нет, они не голодали так, как мы в 40-е. Но они питались явно некачественно: благородный Запад с удовольствием эшелонами сгружал нам то, что не проходило по их законодательству или залеживалось. Голод выражался в том, что детям было все равно что жевать – у них пропадал вкус.
Наше движение на Запад сопровождалось нелепыми гримасами: институт иностранных языков имени Мориса Тореза (французский коммунист) стал лингвистическим университетом имени барона Вильгельма фон Гумбольдта, но при этом в институтской столовке исчезли все металлические вилки-ложки, и на кассе надо было покупать одноразовые пластиковые приборы многоразового использования. Тогда же вдруг исчезли все стаканы у автоматов с газировкой и пивные кружки: каждый пивосос ходил со своей пол-литровой банкой.
Зато водкой и прочим алкоголем торговали повсеместно и круглосуточно. Водку можно было купить и в стограммовой расфасовке, и в пятилитровой. Так исчезла тридцатилетняя традиция пить на троих. «Амаретто», «Кюрасао», шампанское, виски, коньяки, ликеры – всё или почти всё было жуткой отравой и подделкой.
Причин произошедшего в 90-е, особенно в их начале, несколько. Вот наиболее очевидные, но далеко не единственные:
– гласность, перестройка и всё последующее прошло на голом негативе и отрицании коммунистических ценностей, но не было ни одной позитивной, конструктивной идеи о будущем, всем казалось, что мы просто вернемся в дореволюционную историю или примкнем к современной нам рыночной экономике Запада, но само собой ничего не бывает;
– основная масса людей потеряла работу и либо деградировала в безделье, либо погружалась в непроизводительную пролетарскую торговлю: ничего не производя, на что рассчитывали? (в путинские времена палочкой-выручалочкой стала нефть, цены на которую за 12 лет выросли с 7 до 160 долларов за баррель, что окончательно развратило нас: 30 лет безделья даром не проходят);
– инфляцию усилила компьютеризация: компьютеры скупались по всему миру тоннами, контейнеровозами и танкерами, и продавались на внутреннем рынке в среднем по 2000 баксов, но на 70–80 % эти компьютеры использовались непроизводительно, для игр (сейчас этот процент ненамного ниже);
– перестройка и свобода подействовали на наше общество разлагающе: первыми это почуяли криминальные силы и власти, но и мы сами сказали себе: «теперь можно всё», забыли о совести, чести и морали, мы все оказались жуликами и мошенниками; и это так въелось в нас, что теперь проходит и «крымнаш», и война в Сирии непонятно за чьи интересы, и полное судебное бесправие.
90-е годы указывают нам путь спасения: если удастся вновь стать трудящимися, если к нам вернется совесть, мы будем спасены.
С 50-х по 90-е шло последовательное нарастание и расширение номенклатуры дефицита.
Первыми исчезли крабы, за ними – вобла, потом – кофе и коньяк, ну, автомобили и не появлялись, потом пошли мебель и обои, ковры и люстры, репчатый лук и сосиски, плащи-болонья, дубленки, транзисторные радиоприемники и телевизоры, постельное белье и ткани, осетровые, сиговые и лососевые, вместе со своей икрой, тушенка и сгущенка, твердая колбаса и туалетная бумага… Утомительно перечислять. Несколько анекдотов этой волны:
– У вас мяса нет?
– У нас нет рыбы, мяса нет напротив.
Письмо одесских трудящихся Горбачеву:
«Уважаемый Михаил Сергеевич, не верьте слухам, что в Одессе плохо с мясом, в Одессе с мясом хорошо, в Одессе без мяса плохо».
Письмо смоленских рабочих Горбачеву:
«Мы читали в “Правде”, что трудящиеся Запада часто недоедают. Выражая братскую пролетарскую солидарность с ними, просим прислать нам то, что они там не доедают».
И вот грянули 90-е.
Даже в благополучнейшей Москве сахар, водку и сигареты стали продавать по талонам, а на кассе надо было предъявлять паспорт с московской пропиской. В универсамах появились очереди ни за чем, просто в ожидании борта, который привезет хоть что-нибудь.
В Симферополе на кассе висело дикое объявление: «Деньги не принимаем».
Типичный юмор тех лет: мужик, оглядев пустые полки, спрашивает: «А это у вас, собственно, что – булочная или обувной?»
Ситуация дефицита перевернулась на 180°: теперь шпалерой, с двух сторон, на тротуарах стояли продавцы с товаром, только что купленным где-то за углом непонятно у кого, а мимо них текут пешеходы – потенциальные покупатели. После Первой мировой войны на улицах Берлина оказалось около миллиона «продавцов». Это явление тогда было названо пролетарской торговлей. Спустя 70 лет мы повторили историю с изумительной точностью. В Польше «раскладушечная торговля» с улиц исчезла уже в 1994 году, а у нас она все тянулась и тянулась…
Помню такую сцену в частном магазине: долго и безуспешно добиваемся у продавщицы возможности купить упаковку входящего в моду баночного пива, наконец не выдерживаем и идем искать хозяина:
– Она правильно делает: вы сейчас заберете сразу сорок банок и оставите меня без пива, с вашими фантиками, а завтра цены на пиво поднимутся вдвое.
Я в то время преподавал «Введение в предпринимательскую и коммерческую деятельность» для 9–10-х классов. Один шустрый молодой человек уговорил мать, директора прачечной самообслуживания «Чайка», разрешить ему поставить обыкновенный письменный стол, найденный им на какой-то помойке, в вестибюле прачечной. У него была коллекция видеокассет, почти сплошь порнушка. Он давал напрокат свои кассеты, под залог червонец за каждую. Через неделю он возвращал деньги арендаторам. Кассеты шли нарасхват, и бизнес его процветал: получив червонец, он тут же менял его на доллары, а через неделю реконвертировал доллары в рубли. Это приносило ему рубль-полтора на каждом червонце в неделю. Недельный оборот – 300 кассет, чистая прибыль – 300–450 рублей; доктор наук профессор МГУ получал тогда 400.
Кстати, тогда я заметил у детей своеобразный голод: нет, они не голодали так, как мы в 40-е. Но они питались явно некачественно: благородный Запад с удовольствием эшелонами сгружал нам то, что не проходило по их законодательству или залеживалось. Голод выражался в том, что детям было все равно что жевать – у них пропадал вкус.
Наше движение на Запад сопровождалось нелепыми гримасами: институт иностранных языков имени Мориса Тореза (французский коммунист) стал лингвистическим университетом имени барона Вильгельма фон Гумбольдта, но при этом в институтской столовке исчезли все металлические вилки-ложки, и на кассе надо было покупать одноразовые пластиковые приборы многоразового использования. Тогда же вдруг исчезли все стаканы у автоматов с газировкой и пивные кружки: каждый пивосос ходил со своей пол-литровой банкой.
Зато водкой и прочим алкоголем торговали повсеместно и круглосуточно. Водку можно было купить и в стограммовой расфасовке, и в пятилитровой. Так исчезла тридцатилетняя традиция пить на троих. «Амаретто», «Кюрасао», шампанское, виски, коньяки, ликеры – всё или почти всё было жуткой отравой и подделкой.
Причин произошедшего в 90-е, особенно в их начале, несколько. Вот наиболее очевидные, но далеко не единственные:
– гласность, перестройка и всё последующее прошло на голом негативе и отрицании коммунистических ценностей, но не было ни одной позитивной, конструктивной идеи о будущем, всем казалось, что мы просто вернемся в дореволюционную историю или примкнем к современной нам рыночной экономике Запада, но само собой ничего не бывает;
– основная масса людей потеряла работу и либо деградировала в безделье, либо погружалась в непроизводительную пролетарскую торговлю: ничего не производя, на что рассчитывали? (в путинские времена палочкой-выручалочкой стала нефть, цены на которую за 12 лет выросли с 7 до 160 долларов за баррель, что окончательно развратило нас: 30 лет безделья даром не проходят);
– инфляцию усилила компьютеризация: компьютеры скупались по всему миру тоннами, контейнеровозами и танкерами, и продавались на внутреннем рынке в среднем по 2000 баксов, но на 70–80 % эти компьютеры использовались непроизводительно, для игр (сейчас этот процент ненамного ниже);
– перестройка и свобода подействовали на наше общество разлагающе: первыми это почуяли криминальные силы и власти, но и мы сами сказали себе: «теперь можно всё», забыли о совести, чести и морали, мы все оказались жуликами и мошенниками; и это так въелось в нас, что теперь проходит и «крымнаш», и война в Сирии непонятно за чьи интересы, и полное судебное бесправие.
90-е годы указывают нам путь спасения: если удастся вновь стать трудящимися, если к нам вернется совесть, мы будем спасены.
