"Джанго освобожденный"
Генеалогия моралиКак ни странно, большинство ключевых рецензий на новый фильм Квентина Тарантино посвящено азартному обсуждению «морального вопроса». Продвинутые критики – кто с одобрением («повзрослел!»), кто с негодованием («постарел!») – констатируют удивительную метаморфозу: безыдейный циник-постмодернист неожиданно переквалифицировался в правозащитника, гуманиста и борца с несправедливостью. Вышедшие из глубокой комы Добро и Зло, кажется, прочно заняли свое пустовавшее доселе место в мире главного игруна 90-х. Аболиционистам – да, да, да! Плантаторам-садистам – нет, нет, нет! Литания общечеловеческим ценностям и чисто формально разместилась на вполне традиционной территории – добротное линейное повествование окончательно вытеснило фирменный микс нашинкованных фрагментов.
Однако что-то мешает до конца согласиться с этими – на вид довольно убедительными – рассуждениями. Политически беспроигрышная тема работорговли отработана Тарантино с такой бесстыдной (и такой восхитительной) чрезмерностью, что всерьез рассуждать об «этическом повороте» не поворачивается язык. Это станет абсолютно очевидно, если на секунду представить, что «Джанго» снял морально устойчивый, идеологически подкованный и вообще образцово-показательный Стивен Спилберг (благо, очередной эпический байопик не за горами). Тут даже фантазировать особо не нужно, достаточно вспомнить «Амистад». Половина фильма – вылизанные картинки горькой рабской доли, вторая половина – этапы большого пути: пока Джанго в кандалах пишет кровью на стенах темницы: «Мы – не рабы, рабы – не мы», – бежавшая Брумхильда демонстрирует исполосованную кнутами спинку какой-нибудь «подкомиссии Сената». Патетический финал: освобожденный черный Герой рыдает в конгрессе, припав клейменой щекой к широкой груди дедушки Линкольна.
Не надо быть киноведом, чтобы понять, насколько затопленная Тарантино кровавая баня по-черному далека от голливудских духоподъемных гимнов человеческой свободе. Вместо прочувствованных монологов – точный выстрел, эффектно вышибающий мозги перезрелой белой дурочке, и без того обиженной природой. Возникающие этические сомнения – в одном-единственном эпизоде трехчасового фильма! – за полминуты развеивает вкрадчивая речь обаятельного немецкого дантиста. А далее весь недюжинный боевой арсенал спагетти-вестернов и «блэксплуатейшен»-фильмов под ненадежным прикрытием фигового листочка moral virtue обрушивается на безмятежных расистов благодатного Юга. И отождествиться с карающей десницей – при всей нелюбви к расизму – можно только на уровне приватной фантазии.
Если Тарантино и преподал нам урок, то урок скорее ницшеанский: за всяким моральным законом скрывается непристойное садистское дополнение. Само название таит в себе двусмысленность: «освобожденный» главный герой освобождается не только от оков, но и от нравственных метаний именно потому, что занимает позицию «хорошего». И тут уж бал правит чистое удовольствие. Удовольствие доктора Шульца, элегантно разводящего туповатых сельских бандюганов, прежде чем сказать им последнее «Aufwiedersehen!». Удовольствие Джанго: «Убивать белых, да еще получать за это деньги – мне нравится эта работа!» И даже удовольствие страдалицы Брумхильды, на устах которой появляется довольная улыбка при виде пылающей усадьбы бывших хозяев. (Кстати, верно и обратное: сладострастное живодерство редко обходится без моральных или – что еще хуже – рационально-научных оправданий. Кэлвин Кэнди с его «кровавым спортом» не чужд новейших достижений френологических «исследований», а герой Сэмюэла Л. Джексона творит гнусности, видимо, из искренней привязанности к своему гнилозубому господину.)
Но, слава Богу, Тарантино никакими уроками не увлекается и вообще не умничает. Чтобы он там ни говорил в интервью о «позорных страницах в истории США», первостепенным в фильме остается сообщническое удовольствие зрителя. То сомнительное, аморальное, чувственное удовольствие, что так часто граничит со счастливым идиотизмом.
В заключение не удержусь от цитаты. Точнее многих искушенных кинокритиков оказался, на мой взгляд, критик совсем неискушенный. Неизвестная мне девушка под ником «чужачка» блистательно сформулировала главное (все стилистические и грамматические особенности текста бережно сохранены): «Яркие герои, увлекательное, не тошнотворное действо и… все. Вынести из этого что-то для ума/души нечего, перед глазами почти 3 часа проносятся цветные картинки, уши наслаждаются действительно хорошей музыкой, дальше органов чувств дело не идет». Если сменить раздраженную интонацию на ликующую, то лучше и не скажешь.
Однако что-то мешает до конца согласиться с этими – на вид довольно убедительными – рассуждениями. Политически беспроигрышная тема работорговли отработана Тарантино с такой бесстыдной (и такой восхитительной) чрезмерностью, что всерьез рассуждать об «этическом повороте» не поворачивается язык. Это станет абсолютно очевидно, если на секунду представить, что «Джанго» снял морально устойчивый, идеологически подкованный и вообще образцово-показательный Стивен Спилберг (благо, очередной эпический байопик не за горами). Тут даже фантазировать особо не нужно, достаточно вспомнить «Амистад». Половина фильма – вылизанные картинки горькой рабской доли, вторая половина – этапы большого пути: пока Джанго в кандалах пишет кровью на стенах темницы: «Мы – не рабы, рабы – не мы», – бежавшая Брумхильда демонстрирует исполосованную кнутами спинку какой-нибудь «подкомиссии Сената». Патетический финал: освобожденный черный Герой рыдает в конгрессе, припав клейменой щекой к широкой груди дедушки Линкольна.
Не надо быть киноведом, чтобы понять, насколько затопленная Тарантино кровавая баня по-черному далека от голливудских духоподъемных гимнов человеческой свободе. Вместо прочувствованных монологов – точный выстрел, эффектно вышибающий мозги перезрелой белой дурочке, и без того обиженной природой. Возникающие этические сомнения – в одном-единственном эпизоде трехчасового фильма! – за полминуты развеивает вкрадчивая речь обаятельного немецкого дантиста. А далее весь недюжинный боевой арсенал спагетти-вестернов и «блэксплуатейшен»-фильмов под ненадежным прикрытием фигового листочка moral virtue обрушивается на безмятежных расистов благодатного Юга. И отождествиться с карающей десницей – при всей нелюбви к расизму – можно только на уровне приватной фантазии.
Если Тарантино и преподал нам урок, то урок скорее ницшеанский: за всяким моральным законом скрывается непристойное садистское дополнение. Само название таит в себе двусмысленность: «освобожденный» главный герой освобождается не только от оков, но и от нравственных метаний именно потому, что занимает позицию «хорошего». И тут уж бал правит чистое удовольствие. Удовольствие доктора Шульца, элегантно разводящего туповатых сельских бандюганов, прежде чем сказать им последнее «Aufwiedersehen!». Удовольствие Джанго: «Убивать белых, да еще получать за это деньги – мне нравится эта работа!» И даже удовольствие страдалицы Брумхильды, на устах которой появляется довольная улыбка при виде пылающей усадьбы бывших хозяев. (Кстати, верно и обратное: сладострастное живодерство редко обходится без моральных или – что еще хуже – рационально-научных оправданий. Кэлвин Кэнди с его «кровавым спортом» не чужд новейших достижений френологических «исследований», а герой Сэмюэла Л. Джексона творит гнусности, видимо, из искренней привязанности к своему гнилозубому господину.)
Но, слава Богу, Тарантино никакими уроками не увлекается и вообще не умничает. Чтобы он там ни говорил в интервью о «позорных страницах в истории США», первостепенным в фильме остается сообщническое удовольствие зрителя. То сомнительное, аморальное, чувственное удовольствие, что так часто граничит со счастливым идиотизмом.
В заключение не удержусь от цитаты. Точнее многих искушенных кинокритиков оказался, на мой взгляд, критик совсем неискушенный. Неизвестная мне девушка под ником «чужачка» блистательно сформулировала главное (все стилистические и грамматические особенности текста бережно сохранены): «Яркие герои, увлекательное, не тошнотворное действо и… все. Вынести из этого что-то для ума/души нечего, перед глазами почти 3 часа проносятся цветные картинки, уши наслаждаются действительно хорошей музыкой, дальше органов чувств дело не идет». Если сменить раздраженную интонацию на ликующую, то лучше и не скажешь.
