"Деревенская группа крови"
Музыкальный обозреватель «Селедки» лидер группы «иллинойз» Саша Филиппова – о концерте человека с гармошкой, попытках выехать на русской ментальности и трогательной песне, посвященной кошке Мусе
Любого россиянина исконно и вполне себе подсознательно интересуют две вещи: гармония и аккордеоны.
От доверчивых переливов гармошки сердце простого русского человека заходится в восторге – и вот уже пыльная дорога, поля-поля-лес-горка поплыли под углом в 40 градусов перед глазами. Эти нехитрые кнопочные инструменты олицетворяют собой русскую народную музыку: тут и визгливые девчоночьи вопли, и варежка скандала во всю ивановскую, и занудные переборы семьянина на лавочке у дома, и дымная эйфория застолья, законно сочетающегося с пьянкой. Также баяном и гармошкой удобно драться.
Для гитары мы не слишком утонченные – крестьянские руки привыкли трудиться, жать и молотить, а не чувственно перебирать струны; для рояля у нас не приспособлены входы в избы; для скрипок у нас слишком мало времени на развитие слуха. Остается крайне скудный выбор, и он не всегда универсален – ложкам и трещоткам не подпоешь, дудки хорошо звучат только по весне, зато на баяне одинаково задорно звучит и народный плач «Ой, цветет калина», и авторская песня Жанны Фриске «Малинки».
Игорь Растеряев сечет фишку. Он в нужном месте в нужное время: когда сердца уставших взрослых людей скребут стены квартир в ностальгии по простым черноземным истинам, когда родине требуется не красота, но комбайн, когда гордиться нечем, но зато нас много и мы рубаха-парни.
Игорь сечет фишку и в сопутствующих деталях: дает интервью сайту «Православие.Ру», поддерживает Благотворительный центр реабилитации алкоголезависимых – все это мазками опытных визажистов дополняет его образ, ни шагу влево, ни одного неверного движения вправо. Сотрудничество с Василием Якеменко, Росмолодежью – все в разумных пределах, до легкого опьянения, так как главное – не задушить песню официальными штампами брака, не порвать меха баяна чрезмерными усилиями в лучах славы.
Из абзаца выше становится понятно: на концерт Игоря Растеряева мы шли в довольно скептическом настроении. 14 марта, ТЮЗ – здравствуй, а-ля русс, здравствуйте, тетеньки и дяденьки Нижнего Новгорода.
Попытки выехать на русской ментальности, сгустить народные краски кажутся в большинстве случаев откровенно пошлыми и конъюнктурными – бей черных, пей и закусывай белым хлебушком, крым наш, нам крыш. Все это прекрасные лозунги, они объединяют собой тысячи лучших – и это великая сила, имя которой Бабаба. Или Кококо, или Людмила Олеговна – у этого может быть какое угодно имя; ведь в остальном любое из этих объединений бессмысленно, ибо отрицает самосознание личности.
Столь же бессмысленным кажется сейчас петь массам – пытаться их снова объединить, накормить, залезть в душу. Сеточка локализации накрывает все и вся, и играть наотмашь, от плеча становится чем-то неприличным. Любой автор, претендующий на массовую удобоваримость, кажется нечестным, несерьезным, ненастоящим – подозрительным дошираком, умноженным на грамотное продюсирование, а когда и просто на недоразвитый музыкальный вкус. Возможно, это неверие в больших артистов с глобальными темами, как и потеря способности видеть среди мелочевки крупное, и есть легкая чума двадцать первого века. Историки потом расскажут, чем все закончилось.
14 марта, ТЮЗ. Большая сцена. На Большой сцене – один маленький человек. Сидит с гармонью, громко и неровно выпевает свою жизнь, и жизнь этого маленького человека вдруг понятна всему залу – это умирающие от водки бестолковые деревенские пацаны, это весна и те же бестолковые ромашки по обочинам размытой дороги, это артефакты деревенского технопарка, лужи по колено и глина Родины.
Я постоянно оборачиваюсь на первых песнях: зал под завязку, после каждой песни он взрывается аплодисментами – и совершенно не теми, когда хлопают из вежливости или уместности; зал реально детонирует от последнего к первому ряду, и где-то постоянно кричат то «Молодец», то «Спасибо», то глухо свистят.
Разглядываю людей – и это тоже откровение вечера. Среди них нет ни авторитетов в вечерних тренировочных костюмах, ни простых людей из спальных районов, ни продавщиц из сельпо – в зале как публика в пиджаках и платьях, так и абсолютно типичная городская молодежь. Интересно, что их всех объединяет – наверное, я вижу причину в простоте и доступности изложения, слыша во всем этом условное «наше», сарафанное радио, но в лучшей формулировке этого понятия, когда нашим можно назвать то, что объединяет в глубине души, а не по общественным и социально-политическим нормам, кроющим крыши снаружи. Такое искреннее «Наше» радио для новых городских русских.
Наступает момент, когда мой скепсис тает – звучит песня «Кошка Муся». Серьезно, без колкостей – это незаметный шедевр, по сути, ради таких удач вообще пишутся песни. Эта песня – она как однодневная победа в борьбе с синдромом смерти моментального; большое счастье, что она не сгорела в голове автора и не постеснялась прозвучать.
Целый день гуляю в парке,
А домой идти боюсь я.
Там на желтом одеялке
Помирает кошка Муся.
Под столом лежит в потемках,
И в бреду ей снится жарком,
Как принесла ее котенком
Одноклассница Тамарка.
То в кусты я забиваюсь,
То спасаюсь быстрым бегом.
Я сегодня с ней прощаюсь,
Как с любимым человеком.
А в небе ласточки летают
И кричат при виде мошки:
«Кто по вам-то зарыдает?
Хорошо, что вы не кошки!»
Рядом падает слезинка, за которую совершенно не стыдно.
Этой песней вечер совершенно определенно украшен; за нее можно простить и авторский бред про Ростов, который сделает всех геев нормальными ребятами, и заказуху на тему США, и кавер на «Короля и Шута», плавно перетекающий в «Просвистела» ДДТ.
Наверное, весь этот бред и чехарда и есть обычная русская жизнь – Россия перед дождем, дворы и колодцы потерянных губерний. Выпить, забыться, пуститься в пляс на Красной площади, проснуться на следующий день где-то в Вологодской области и ждать, когда зайдут старые друзья, которые уже десять лет как превратились в рыхлые футболки и вытянутые штанины. И все, и ничего в этих жизнях случается очень рядом и живет черно-белыми моментами совершенно естественно.
Игорь поет долго, без группы, без дополнительных инструментов – но это нарушило бы и эстетику, и звук, и картинку. Один маленький человек и гармонь – они не протестуют и не ругаются, они просто фиксируют будни, в которых, может быть, не случилось большой любви и важных миру открытий, но случилось много неожиданно дорогих сердцу мелочей – и будучи так просто озвученными, эти мелочи делают хорошо и тепло многим-многим людям.
И разве можно это осуждать.
От доверчивых переливов гармошки сердце простого русского человека заходится в восторге – и вот уже пыльная дорога, поля-поля-лес-горка поплыли под углом в 40 градусов перед глазами. Эти нехитрые кнопочные инструменты олицетворяют собой русскую народную музыку: тут и визгливые девчоночьи вопли, и варежка скандала во всю ивановскую, и занудные переборы семьянина на лавочке у дома, и дымная эйфория застолья, законно сочетающегося с пьянкой. Также баяном и гармошкой удобно драться.
Для гитары мы не слишком утонченные – крестьянские руки привыкли трудиться, жать и молотить, а не чувственно перебирать струны; для рояля у нас не приспособлены входы в избы; для скрипок у нас слишком мало времени на развитие слуха. Остается крайне скудный выбор, и он не всегда универсален – ложкам и трещоткам не подпоешь, дудки хорошо звучат только по весне, зато на баяне одинаково задорно звучит и народный плач «Ой, цветет калина», и авторская песня Жанны Фриске «Малинки».
Игорь Растеряев сечет фишку. Он в нужном месте в нужное время: когда сердца уставших взрослых людей скребут стены квартир в ностальгии по простым черноземным истинам, когда родине требуется не красота, но комбайн, когда гордиться нечем, но зато нас много и мы рубаха-парни.
Игорь сечет фишку и в сопутствующих деталях: дает интервью сайту «Православие.Ру», поддерживает Благотворительный центр реабилитации алкоголезависимых – все это мазками опытных визажистов дополняет его образ, ни шагу влево, ни одного неверного движения вправо. Сотрудничество с Василием Якеменко, Росмолодежью – все в разумных пределах, до легкого опьянения, так как главное – не задушить песню официальными штампами брака, не порвать меха баяна чрезмерными усилиями в лучах славы.
Из абзаца выше становится понятно: на концерт Игоря Растеряева мы шли в довольно скептическом настроении. 14 марта, ТЮЗ – здравствуй, а-ля русс, здравствуйте, тетеньки и дяденьки Нижнего Новгорода.
Попытки выехать на русской ментальности, сгустить народные краски кажутся в большинстве случаев откровенно пошлыми и конъюнктурными – бей черных, пей и закусывай белым хлебушком, крым наш, нам крыш. Все это прекрасные лозунги, они объединяют собой тысячи лучших – и это великая сила, имя которой Бабаба. Или Кококо, или Людмила Олеговна – у этого может быть какое угодно имя; ведь в остальном любое из этих объединений бессмысленно, ибо отрицает самосознание личности.
Столь же бессмысленным кажется сейчас петь массам – пытаться их снова объединить, накормить, залезть в душу. Сеточка локализации накрывает все и вся, и играть наотмашь, от плеча становится чем-то неприличным. Любой автор, претендующий на массовую удобоваримость, кажется нечестным, несерьезным, ненастоящим – подозрительным дошираком, умноженным на грамотное продюсирование, а когда и просто на недоразвитый музыкальный вкус. Возможно, это неверие в больших артистов с глобальными темами, как и потеря способности видеть среди мелочевки крупное, и есть легкая чума двадцать первого века. Историки потом расскажут, чем все закончилось.
14 марта, ТЮЗ. Большая сцена. На Большой сцене – один маленький человек. Сидит с гармонью, громко и неровно выпевает свою жизнь, и жизнь этого маленького человека вдруг понятна всему залу – это умирающие от водки бестолковые деревенские пацаны, это весна и те же бестолковые ромашки по обочинам размытой дороги, это артефакты деревенского технопарка, лужи по колено и глина Родины.
Я постоянно оборачиваюсь на первых песнях: зал под завязку, после каждой песни он взрывается аплодисментами – и совершенно не теми, когда хлопают из вежливости или уместности; зал реально детонирует от последнего к первому ряду, и где-то постоянно кричат то «Молодец», то «Спасибо», то глухо свистят.
Разглядываю людей – и это тоже откровение вечера. Среди них нет ни авторитетов в вечерних тренировочных костюмах, ни простых людей из спальных районов, ни продавщиц из сельпо – в зале как публика в пиджаках и платьях, так и абсолютно типичная городская молодежь. Интересно, что их всех объединяет – наверное, я вижу причину в простоте и доступности изложения, слыша во всем этом условное «наше», сарафанное радио, но в лучшей формулировке этого понятия, когда нашим можно назвать то, что объединяет в глубине души, а не по общественным и социально-политическим нормам, кроющим крыши снаружи. Такое искреннее «Наше» радио для новых городских русских.
Наступает момент, когда мой скепсис тает – звучит песня «Кошка Муся». Серьезно, без колкостей – это незаметный шедевр, по сути, ради таких удач вообще пишутся песни. Эта песня – она как однодневная победа в борьбе с синдромом смерти моментального; большое счастье, что она не сгорела в голове автора и не постеснялась прозвучать.
Целый день гуляю в парке,
А домой идти боюсь я.
Там на желтом одеялке
Помирает кошка Муся.
Под столом лежит в потемках,
И в бреду ей снится жарком,
Как принесла ее котенком
Одноклассница Тамарка.
То в кусты я забиваюсь,
То спасаюсь быстрым бегом.
Я сегодня с ней прощаюсь,
Как с любимым человеком.
А в небе ласточки летают
И кричат при виде мошки:
«Кто по вам-то зарыдает?
Хорошо, что вы не кошки!»
Рядом падает слезинка, за которую совершенно не стыдно.
Этой песней вечер совершенно определенно украшен; за нее можно простить и авторский бред про Ростов, который сделает всех геев нормальными ребятами, и заказуху на тему США, и кавер на «Короля и Шута», плавно перетекающий в «Просвистела» ДДТ.
Наверное, весь этот бред и чехарда и есть обычная русская жизнь – Россия перед дождем, дворы и колодцы потерянных губерний. Выпить, забыться, пуститься в пляс на Красной площади, проснуться на следующий день где-то в Вологодской области и ждать, когда зайдут старые друзья, которые уже десять лет как превратились в рыхлые футболки и вытянутые штанины. И все, и ничего в этих жизнях случается очень рядом и живет черно-белыми моментами совершенно естественно.
Игорь поет долго, без группы, без дополнительных инструментов – но это нарушило бы и эстетику, и звук, и картинку. Один маленький человек и гармонь – они не протестуют и не ругаются, они просто фиксируют будни, в которых, может быть, не случилось большой любви и важных миру открытий, но случилось много неожиданно дорогих сердцу мелочей – и будучи так просто озвученными, эти мелочи делают хорошо и тепло многим-многим людям.
И разве можно это осуждать.
