Именно о нем специально для «Селедки» рассказывает автор ретродетективов Николай Свечин.

Два века идет дискуссия о том, кто сжег Первопрестольную. Мы обвиняем в этом французских мародеров, галлы – генерал-губернатора Москвы графа Ф. Ростопчина, который сначала принимал на себя славу поджигателя, потом долго и нудно от нее открещивался, издал целую книгу-оправдание…
Когда армия Наполеона 2 (14) сентября вошла в Москву, она увидела пустой город. Из 300 000 ее жителей не смогли или не захотели убежать лишь 30 000. Люди совершенно терялись в лабиринтах улиц. Довольные завоеватели начали грабить магазины и дворцы, но к вечеру вдруг появились первые очаги возгораний. Сначала они были немногочисленны, и французы с ними справлялись. Утром 3 (15) казалось, что с огнем покончено. Но к обеду вспыхнуло Замоскворечье и поднялся ветер, быстро перешедший в ураган. С этого момента Москва была обречена.
Представим себе огромный город, преимущественно деревянный. Из него ушла вся полиция. Уехали пожарные и увезли с собой огнегасительные средства. Более пятисот дворцов богатых московских вельмож набиты огромными сокровищами – и при них нет никакого караула. И еще много чего лежит без надзора… Разве могла такая Москва уцелеть?
Конечно, ее спалил не Ростопчин. Да, он оставил в городе шестерых полицейских офицеров для разведки. Да, один из них, квартальный надзиратель П. И. Воронченко, лично сжег Мытный и Винный дворы и барки с хлебом на Москве-реке. Но уже в первую ночь пребывания французов заполыхали Москательный и Скобяной ряды в Китай-городе, а также Новый гостиный двор. Тогда же взорвались пороховые склады у Симонова монастыря, и в Таганской части, словно по команде, вспыхнуло сразу десять домов. Кто же эти безымянные поджигатели? Неужели русские патриоты, кидающие факел в горницу с криком «Так не доставайся же ты врагам Отечества!»? Конечно, нет. Зачинщики пожара неприглядны. Во-первых, это чернь, которой всегда много в больших городах. Беглые крепостные, пьяницы и бездельники – деклассированный элемент мегаполиса. Вторыми стали подмосковные крестьяне, тоже большие любители чужого. Как только ушла власть и выяснилось, что можно грабить безнаказанно, в Москву за добычей приехали сотни возов с мужиками. Третьими подключились 10 000 оставшихся в Москве дезертиров, которым надоело воевать. Но руководителями всего процесса, зачинщиками и организаторами выступили аристократы преступного мира – беглые каторжники. Перед сдачей Первопрестольной из Бутырки вывели всех арестантов и пешком погнали к нам, в Нижний Новгород. Их значилось по спискам 627, а дошло на 80 человек меньше. Сбежали самые опасные – убийцы, грабители, воры, любители «портняжить с дубовой иглой». В мемуарах французов часто упоминается о встречах с этими людьми на московских улицах в первые дни пожара. С наполовину обритыми головами, в арестантских бушлатах, со зверскими физиономиями, они группами ходили по городу и обчищали брошенные дома. А лучший способ замести следы – это сжечь то, что ограбил.
Французы яростно боролись с поджигателями, как только поняли размеры опасности. По приговорам судов было казнено более 500 человек. Многие из них были захвачены с факелами в руках, но большинство пали безвинными жертвами истерии. Еще больше народа было убито на улицах без суда и следствия. Видимо, в эти страшные дни поджоги постепенно стали уже делом рук патриотов. Сохранилась часть списков расстрелянных – в них простые люди, мещане, семинаристы, купцы. И всего один беглый уголовник. Каторжники устроили заварушку, взяли под шумок самое ценное и легли на дно… За них ответили другие.
Московский пожар длился восемь суток – со 2 (14) по 9 (21) сентября. Люди не могли его потушить, и лишь сильный ливень, шедший три дня без перерыва, смог загасить огонь. Город был уничтожен на три четверти. Наполеон со Старой гвардией бежали из Кремля в Петровский дворец, но оставленный батальон пеших егерей сумел отстоять Кремль. Молодая гвардия спасла так называемый Французский квартал – пространство между Лубянкой и Покровкой. Кое-что уцелело за Серпуховской площадью. Выжили Хамовники, Пресня и северные окраины. Все остальное погибло. Сохранились воспоминания современников: въезжая в Москву с севера, через Крестовскую заставу, они могли разглядеть Калужскую заставу на другом конце города. Между ними уже не было домов, только руины.
Еще историки спорят о том, была ли жертва Москвы напрасной. Французы утверждают, что была. Уцелевших домов хватало для расквартирования армии, а обнаруженных запасов – для ее прокормления до весны. Возможно, это и так. Но гибель Москвы, однозначно приписываемая русскими оккупантам (что неверно), подняла народ на Отечественную войну. Не глупые афишки Ростопчина и не официальные рескрипты государя, а именно московский пепел. И это дорогого стоит…