В детстве я читал немного, но достаточно. Конечно, не как Владимир Ильич Ленин, перечитавший к шести годам всю русскую классику. Этим похвастаться не могу. В школе, например, я упустил «Преступление и наказание» и Шолохова, а из-за того, что моя старорежимная бабушка, работавшая библиотекарем и закончившая герценовский институт после революции, пичкала меня Диккенсом, его я тоже так и не прочитал. У нас дома были заведены библиотечные порядки, и книги я любил и люблю.

* * *

В мире-то все плохо с книгами, а у нас и того хуже, особенно потому что рынок только появляется и он никак не связан с книготорговлей. Так сложилось, что все нефтяные скважины заняты, все птицефабрики освоены, аммиаки и карбонаты разобраны, остались только книги, и вот этим людям приходится ими заниматься. В 2000-х это стало выкристаллизовываться очень ярко – пришли те, кто относится к этому как к рынку, стали его рыночно оценивать и рыночно развиваться, завели здесь свои порядки, и это очень подкосило российское книгоиздание как таковое.

* * *

У Андре Шиффрина в «Легко ли быть издателем» описывается ситуация в издательском мире образца 2000-х. Когда книга вышла, нам казалось, что это все про загнивающий Запад и никакого отношения к нам не имеет, но тот путь, который там прошли за тридцать лет, мы прошли за пятилетку. Все те же тенденции сложились и у нас, эта ситуация очень печальная. Если мы относимся к книге как к товару, как к определенной вещи, которая имеет прибавочную стоимость, мы теряем очень многое в этом объекте. Это происходит во всем мире так или иначе, но у нас это происходит ускоренными темпами. Мы уже сейчас обогнали Запад на этом порочном пути.

* * *

В перспективе текст не умрет, книга, неважно на каком она будет носителе, бумажном, электронном, на каменных табличках, сам нарратив, книга как повествование, никуда не денется. Она проживает, как и все общество, как и весь мир, легкие и тяжелые времена, больший и меньший интерес к знаниям. В истории человечества было много разных периодов, сейчас мы проживаем точно не лучший. Главное, сможет ли книга, текст сохранить свой смысл в моем любимом значении просвещения.

* * *

Я думаю, на самом деле книготорговля – это договор между издателем и читателем, то есть издатель предлагает какую-то книгу и хочет, чтобы читатель ее прочел. Желательно, чтобы он сделал это при помощи покупки, но если он ее как-то найдет в Интернете, то издатель, конечно, расстроится, но ругаться не будет. Это разница между издателем нормальным и ненормальным. Если мы встречаем ситуацию о защите авторских прав, о страшных каких-то скандалах – я думаю, что это от лукавого немножко, от бизнеса. Нормальные и писатель, и издатель больше заинтересованы в просвещении, чем в заработке денег.

* * *

Ситуация с библиотеками сейчас очень тяжелая. Хотелось бы вернуть этому потрясающему наследству, подарку советского времени, первоначальное значение, сделать общественным местом, местом просвещения, распространения информации. Причем эта система не особо тронута и не очень потеряла в девяностые, что удивительно.

* * *

Дизайн будет одним из средств, чтобы библиотеку открыть, сделать ее доступной и интересной для горожан. Это не основное. Главное в библиотеке – общедоступность, бесплатность и открытость. В Москве парадоксальная история: вы не сможете записаться в библиотеку, потому что у вас нет московской прописки, но я, например, не смогу записаться в библиотеку соседнего округа. Это абсурдная система, которая нарушает принцип библиотеки и противоречит самой идее. В России ничтожно мало общественных мест, где люди могут общаться, – в Москве сделали парк Горького, и это очень хорошо, но он один такой. Функции общественного пространства исполняют другие места, которые не для этого придуманы, – молодежь общается в моллах, люди другого поколения – в поликлиниках. Нам партизански приспосабливают общественные пространства. В Москве 480 библиотек, это огромное количество мест, и не использовать их по прямому назначению – преступление.

* * *

Есть очень хорошие люди, которые работают в библиотеках, есть не очень хорошие люди, которые работают в библиотеках, есть люди, которые числятся в библиотеках, но не работают, – есть масса градаций. В Москве о библиотеках можно говорить очень громко, потому что туда просто никто не ходит.

* * *

Любой нормальный человек в России задает себе вопрос: что является обслуживанием власти, а что сотрудничеством? Я преклоняюсь перед людьми, которые не идут ни на какие контакты, ни с какой властью. У нас тщеславия и получения какого-то результата все-таки больше, чем независимости и андеграунда. Но я выработал правило, многие из моих коллег его разделяют, я готов сотрудничать и выполнять заказы государственных органов, если уверен, что это идет на благо общества. После того как проект сделан и получился, я не остаюсь дальше сотрудничать, а ухожу и делаю что-то дальше. Для меня это временное сотрудничество, которое служит на общую пользу.

* * *

Мне хотелось бы верить, что люди, работающие в «Фаланстере», – это коллектив, соединенный не только потому, что они получают зарплату и здесь работают. Нельзя сказать, что мы единомышленники, потому что мы можем быть абсолютно разных взглядов. Единомышленники мы в одном – у нас есть особое отношение к книге и мы все разделяем так или иначе идею просвещения.

* * *

Когда мы начали работать, мы не считали, что у нас есть конкуренты, не считали, что нам нужно бороться, выгрызать у кого-то куски, пытаться заработать. Книжных магазинов в России ничтожно мало, просто по статистике вырастает целое поколение людей, которые не знают вообще, что есть какие-то другие книги, кроме тех, что предлагают сетевые магазины.

* * *

В Москве работать где-то проще, где-то сложнее. Проще – потому что здесь живут пятнадцать миллионов человек, и из них достаточно большое количество фриков и людей, которые верят в печатное слово, а в Перми или Воронеже их значительно меньше.

Магазин должен быть для общения, меня ругают за это слово, но там должна быть «коммуникация» между людьми, книгами, какой-то интерес. Так выстроено, что «Буквоед» в Новосибирске, если он там есть, в Калининграде, Выборге и на Ямале одинаковый. А люди на Ямале и в Калининграде живут разные. Но что удивительно – даже в этом ужасе и аду, мучаясь, находясь в этом пространстве, не антропоморфном, люди могут находить какие-то книги, перлы, которые случайно туда попали по недосмотру высших сил. Эти магазины никак не организуют пространство и не формируют его. Barnes&Noble не формирует пространство Нью-Йорка, Париж как город формируют букинисты на Сене, а не сети книжных, которые живут за счет того, что существует интерес к книгам.

* * *

На книжном рынке фигура автора жутко коррумпирована. Сейчас он думает более о гонорарах, насколько удачно заключен контракт, нежели о качестве книги. У меня было странное впечатление, когда я был на Лондонской книжной ярмарке, где специальным гостем была Россия, там я в узком кругу общался с несколькими замечательными нашими писателями. Гарантирую, что эти люди не могли бы не писать, им есть что сказать, но тем не менее разговор между ними шел как между профессионалами: сколько кто получает, на сколько языков кто переведен, что более маркетингово востребовано в данный момент. Это было очень странно. Вроде бы, наоборот, книготорговец должен быть таким счетоводом, но когда собираются вместе директор магазина «Библио-глобус», «Москва» и ваш покорный слуга – мы не говорим, кто сколько заработал и у кого какая книжка хорошо идет. Мы говорим о каких-то других вещах, более гуманитарных, о том, что наша надежда на что-то не срабатывает, а ведь мы спекулянты, дельцы. Прекрасных людей поставили в такие условия, что они являются торговцами своего дара, ремесленниками, производителями какого-то продукта, который стоит либо хорошо, либо плохо. Я не могу себе представить, как Стоппард, Барнс и Акройд сидят в пабе и обсуждают, у кого какие гонорары, у кого сколько премий и про что лучше написать с маркетинговой точки зрения. Оторваться от этой модели, чтобы появилось действительно Слово, появился Глагол – очень важно. Самое главное – хотелось бы, чтобы литература не описывала современность, а задавала вопросы и пыталась если не отвечать на них, то хорошо ставить. Это рассуждения мои все из прошлого, потому что «других писателей у нас нет», как сказал один замечательный исторический персонаж. Многие воспринимают книгу как товар, как интертеймент, и им не нужно Слово, но вот пример Захара Прилепина говорит о другом. Как только мы почувствовали и услышали какую-то новую интонацию, тут же все стали чуть ли не молиться на него. Было видно, насколько люди этого ждут. Даже симулятивно на условной Болотной площади люди выбирают удачного беллетриста Акунина. В России инерция и традиция, что писатель выражает мнение народа, очень велика. Мы находимся в плену XIX века, а поэт в России больше чем поэт. И слава богу, что так есть.

* * *

Проблема обложек в последнее время стала общим местом. Есть классическое собрание сочинений Островского 1970-х годов, где обложка выполнена совершенно идеально – бежевая и контуром нарисованы сцены из городской жизни, – это шедевр. В те годы мы находились абсолютно в тренде мирового книгоиздания, а в каких-то вещах даже и опережали его. Тогда все авангардисты и художники могли заработать какие-то деньги в детском книгоиздании, Кабаков оформлял «Веселые картинки». В 1990-е годы все изменилось – они стали не только безвкусными, но и отвратительными. У нас существует два вида: совсем плохие обложки и не совсем плохие, но очень русские. Авторы последних пытаются обложку набить как можно большей информацией, картинок, цитат, выносов. Хотят объяснить книгу, пересказать ее. Один мой знакомый сказал, что то же самое происходит в архитектуре – мы не воспринимаем ландшафт целиком, так мы не видим книжку на полке, мы видим книжку как уникальный объект. Пример ужасной обложки – это «Подросток» Достоевского, где изображен молодой человек, похожий на ДиКаприо, в кепарике, стоящий на фоне с одной стороны канала, с другой – сада, а за спиной у него храм Спаса на Крови. Ну, во-первых, напротив храма нет никакого сада со стороны Невского, ну, а во-вторых, он построен через несколько десятков лет после развития сюжета «Подростка» – вот что это такое? Глупость? Дикость? Фантастическое незнание темы художником или просто ляп? Другой пример: недавно издательство «Аст», присоединенное к издательству «Эксмо», которое занимает теперь 80% всего книжного рынка, издало наконец-то собрание сочинений Маркеса, так это bull shit полный. Говорят, что Маркес сейчас находится в слабоумии, но если его агент увидит вот эти книги – у издательства просто нужно отбирать лицензию, Маркес не заслуживает такого позора, он великий писатель. Эта книга – картинка российского книгоиздания.

Я не считаю, что ридеры – это для бедных. Если вы живете далеко в России, где-нибудь в Тобольске, у вас просто нет другой возможности прочесть книгу, кроме того, чтобы скачать ее на торренте. Это не потому, что вы подлый мерзкий тип и хотите воровать. Кстати, многие жанры должны быть именно в ридерах. Представьте, что вы познакомились с молодым человеком, приходите к нему домой, а у него на полке стоит полное собрание сочинение Донцовой. Во-первых, вы, скорее всего, сделаете своеобразные выводы; во-вторых, это просто не украсит его квартиру; в-третьих, человек, прочитав книгу Донцовой, потом не будет ее перечитывать, он не сможет сделать это просто физически – книжка развалится к чертям собачьим. В любом случае это будет выглядеть странно. Так вот, когда человек в метро или маршрутке читает Донцову – это одно, а человек, который читает Донцову на ридере, – читает книгу.

Нормальное государство, которое хочет реализовать свое будущее, построить развивающийся живой организм, разноцветный и радужный, должно заниматься вопросами литературы, как это происходит во всем мире. Это очень показательно, но мы французскую философию знаем лучше, чем немецкую или любую другую, потому что французский институт вкладывает огромные деньги в популяризацию своих авторов, поэтому в России мало кто не знает, кто такой Фуко.

* * *

В России сидит огромное количество людей, за которых не заступятся ни Мадонна, ни Бьорк, ни сэр Пол Маккартни. За Таисию Осипову из литераторов заступился, кажется, один Лимонов, за арестованных 6 мая в Москве тоже я что-то не слышал ни одного слова Стивена Фрая. Меня очень волнует судьба этих женщин, и я считаю, что осуждать их на столь долгий срок светским судом несправедливо и неправильно, но для меня это не было холодным душем, я знаю многих людей, которые сидят за мысли, за высказывания. Несправедливость творится постоянно, и если Pussy Riot приговорили к двум годам, то Таисию Осипову – к десяти. Может быть, она действительно употребляла наркотики и их продавала, но посадили-то ее не за это. Надо бороться за свободу всех неправильно осужденных.

* * *

Ностальгия появляется там, где история закончилась. Я не могу отметить, что у меня есть какая-то ностальгия по девяностым или двухтысячным. Может быть, когда эти времена закончатся, что-то появится. Недавно мы беседовали с моим другом и вспоминали, какие были жуткие цветные ликеры в 90-х, спирт «Рояль», который скосил огромное количество людей. Это ностальгия? Вряд ли. Исходя из этого хочется, чтобы двухтысячные как можно скорее стали ностальгией. 

Справка
Борис Александрович Куприянов родился в 1972 году в Москве. Окончил Московский авиационный институт, факультет радиоэлектроники летательных аппаратов. Основатель книжных магазинов «Фаланстер» и «Циолковский». Программный директор Международного московского открытого книжного фестиваля и член экспертного совета Международной ярмарки интеллектуальной литературы Non/fiction. Член жюри национальной литературной премии «Большая книга». Отвечает за наполнение русского отдела в магазине Waterstones на Пикадилли в Лондоне.