Моя первая школа – она и есть Первая, № 1, а тогда была единственной на весь стотысячный Арзамас с углубленным английским – находится в старом городе. Так что старый город хорошо знаком мне с детства – и Верх, и Низ. Тем более что в центре его, на границе Верха и Низа, находится Площадь: тогда она была площадью Ленина, сейчас стала Соборной, но и до сих пор на автобусах пишут просто: «До Площади». А Площадь – центр прошлого города и один из двух центров настоящего.

На Площади шумел Базар (и сейчас шумит, но меньше), а на Базаре было все: и пирожки с мясом и луком и яйцами, и цыганки, торгующие мячиками на резинках и «Финалами» с «Дональдами Даками», и овощи со всех деревень района, и привозные фрукты. К Базару примыкали во множестве магазины и магазинчики, особенно много их было (и сейчас тоже есть, никуда не делись) в Гостином ряду, который соединяет, спускаясь, Верх и Низ. Мне, как и любому арзамасцу, никак нельзя было жить без Площади.

Но жил я в новом городе, который начали строить незадолго до моего рождения и который рос вместе со мной. И вот это был город, и жизнь в нем была городская, многоэтажная, современная (хоть первые восемь лет я провел в общежитии). А старый Арзамас – полуразбитый и полузаброшенный, пыльный и транзитно-шумный на главных улицах, тихий и зеленый в глухих углах, – он был как отдаленный родственник, про которого и знаешь, что он тебе родной, но никакой особенной связи с ним не чувствуешь: так, параллельное существование. Я и тогда, когда жил в Арзамасе, мог бы провести обстоятельную экскурсию по всем его главным улицам и достопримечательностям – но как по музею, где все, что когда-то было живым, теперь спрятано под стеклом витрин.
Такое чувство жителей к старому городу как к чему-то близкому, но чужому свойственно не только Арзамасу. Я встречал его потом во многих районных и даже не районных городах: исторический центр – это неблагоустроенное прошлое, а жить лучше в квартире со всеми удобствами.

Наверное, это отстраненное чувство к старому городу помогает мне и сейчас смотреть на него как на один из очень исторически красивых городов, а не просто как на родину. Тем более что он сильно изменился и продолжает меняться. Восстановление церквей – как и многих других исторических зданий – послужило проявлению старого устройства, почти затушеванного послевоенной арзамасской индустриализацией. Церкви были центрами улиц, кварталов и площадей, держали их, а когда превратились в склады, хозяйственные магазины или вообще в руины, то обессилели, и старый город развалился, стал аморфным.

Сейчас, когда я возвращаюсь в Арзамас, гуляю по старому городу – и заново его открываю.

Вот, например, уголок, примыкающий к Верхней набережной, между Знаменской церковью и церковью Святого Духа. Во второй была городская типография, и восстанавливали ее прихожане. Первую взяли у банка и реставрировали административно, а до того в ней был первый в СССР провинциальный планетарий. И хотя планетарий кажется мне полезнее церкви, я не могу не видеть, как эти два храма упорядочили пространство: этот уголок, замкнутый с еще одной стороны двухэтажным деревянным домом, был небольшой травянистой площадью, и теперь ее снова видно.

Дальше по Верхней набережной стоит дом Бессонова, новодел на месте здания, в котором бывал Пушкин, и построенный заново только по этой причине, – но напротив него стоит куда более интересный дом с деревянными колоннами, которые притворяются каменными. А еще один видный дом, также с деревянными колоннами, стоит на перекрестке Советской, бывшей Прогонной, и Горького, бывшей Новоплотинной. Еще один – на Ступина, бывшей Новоспасской. И еще нашлось несколько: местная традиция.

Совсем недавно я зашел во двор бывшей усадьбы Вязового на улице Коммунистов, бывшей Большой. Обширная усадьба, с флигелями и пристройками; множество раз я видел ее из автобуса и множество раз ходил мимо нее, населенной конторами и чуть ли не коммуналками, а зашел во двор впервые – и очутился перед одним из лучших видов на собор и колокольню Зимней церкви, служащих фоном этой старинной полуободранной тесноте, бывшему богатству. Пойдя дальше, на край двора, через арку двухэтажного старого дома, я очутился в огородиках на склоне, в котором не сразу узнал берег пруда. И понял, что смотрю с новой точки на место, знакомое мне со школы – вон и она видна, справа, вся уже заросшая деревьями, и весь пруд зарос. Я вспомнил, как зимой на большой перемене шли мы этим прудом, растянувшись всей мальчишеской половиной класса по снегу и льду, к Базару, где крепкие мордовки в пуховых платках и телогрейках меняли нам на мел жареные семечки. И почувствовал, как вписывается мое детство в самую суть Арзамаса, которая ничуть не изменилась за тридцать прошедших с того времени лет – как не изменилась за четыреста, когда город был крепостью, а захолустный этот пруд был еще частью речки Сороки, которой город кончался.