Юрий Лейдерман
художник, вошел в шорт-лист с книгой «Моабитские хроники»

– Меня попросили дать определение «новой словесности» и порекомендовать нечто для чтения в ее рамках. «Словесность» мне не нравится – к ней прилипает эпитет «изящная», и дальше – нечто такое кучерявое, пушкинское, в альбомчик. «Новая» мне тоже не очень нравится, потому что за ней маячит то ли угодливое «новенького не желаете-с?», то ли тупота про «хорошо забытое старое».

Впрочем, можно опереться и на «забытое старое». Вот, скажем, мой самый любимый эпизод из самого любимого произведения. С которого, собственно, и начинается европейская литература. Это, конечно, «Илиада» Гомера. В палатку к Ахиллесу, уклоняющемуся от битвы, отправлено посольство вождей с просьбой все же сменить гнев на милость. Ахейцы в отчаянном положении – Гектор с троянцами уже подступают к самим кораблям, им обязательно надо договориться. Но Ахиллес (а ведь он еще совсем юнец!) ведет себя столь заносчиво, что вместо примирения ссора грозит еще больше разгореться. И вот, как повествует Гомер, Одиссей, – а он ведь один из послов, он ничего не может сейчас сказать открыто! – только изо всех сил подмигивает и улыбается через стол своему другу Диомеду, дескать: «Не нервничай, держи себя в руках!»

И в этом эпизоде для меня соединено именно то, что делает литературу. Эхо невиданной битвы, становления, трансгрессии, ярости, зверства, атаки. Но с другой стороны – вот эта через века лукавая дружелюбная улыбка Одиссея, подмигивание, готовность к прощению и пониманию, остановка действия, поворот, ритурнель. Иногда это пересечение, этот вдох-выдох могут быть растянуты в тексте от обложки к концовке, иногда – пульсировать в микроинтервале одной строки, между словами, аббревиатурами, буквами. Но именно этими свойствами обладают, пожалуй, наиболее поразившие меня произведения современной русской литературы, которые я открыл для себя за последние годы. В первом случае это «Заметки о чаепитии и землетрясениях» Леона Богданова, во втором – книги Александра Ильянена.

Зиновий Зиник
писатель, вошел в шорт-лист с романом «Ермолка под тюрбаном»

– Весь прошедший год ушел у меня на чтение одной книги. Я впервые в жизни прочел с начала и до конца на английском Old Testament (то есть, по-русски, Ветхий Завет) в стандартной классической версии, известной как «Библия короля Якова». Повествование держится на сложной паутине рифмующихся сквозь все тексты одних и тех же мотивов и мотивировок. Грехопадение, обретение Земли обетованной, освобождение из египетского рабства, возвращение на Родину, строительство Храма, его разрушение и новое пленение, новое грехопадение. Библия в переводе на английский звучит понятней, чем по-русски. Но без комментариев библейский текст темен и неясен, как и в древнееврейском оригинале.

Иудаизм как религия – это бесконечное разгадывание и прояснение скрытого смысла и связей между разными частями и главами Библии: все они магически связаны друг с другом, как детали в конструкции великолепного здания, храма, как извивы человеческого мозга. Из комментариев к комментариям выросли Талмуд и философская мистика Каббалы. Но в конце концов от головокружительной нескончаемости, повторяемости этого процесса наведения мостов задаешься вопросом: а что же дальше? Сколько можно? Куда все это движется? Зачем это? Короче: если это и есть вся жизнь, то в чем ее смысл?

То же ощущение замешательства от масштаба скрытых связей между фактами, событиями и идеями вызывают у нас наши собственные записные книжки; в моем случае – по страничке на каждый день, каждый год. В конце года начинаешь вникать в это дневниковое нагромождение и понимаешь, что в этом хаосе слов – целая драма прошедшего года, с лабиринтом связей и ассоциаций из предыдущих лет. Что делать с этими интригующими словесными завалами? Зачем это? Какую из дневниковых линий выбрать главной? В чем смысл этой цепочки слов? Что делать с этой запутанной жизнью?

Все романы автобиографичны – писателю больше неоткуда черпать, кроме как из опыта своей жизни. Все мои романы – это биографикция. Но для преображения автобиографического хаоса в повествование нужно отыскать – в реальности или в нашем воображении – фигуру рассказчика, персонификацию автора или героя, способного взглянуть на нашу жизнь другим, отчужденным (от тебя самого) взглядом и тем самым придать этой жизни форму, цельность, разглядеть в нагромождении фактов и идей сюжетный ход или просто логику событий – и, таким образом, их смысл.

Перечитывая собственные записные книжки и дневники, наталкиваюсь на страницы записей по-русски. Эти дневниковые записи вовсе не означают, что речь идет о России, русской литературе или русских друзьях; записи эти – о том же ряде событий, что и записи на английском. Они интонационно, с другой точки зрения, проясняют иногда то, что было упомянуто параллельно на английском языке. И если вернуться к библейским аналогиям, то следует напомнить, что английский текст Ветхого Завета – перевод с древнееврейского. Этот переводческий характер религиозного текста присутствовал и в самом оригинале: стандартное издание еврейской Библии включает еще и параллельный текст каждой страницы на арамейском – латыни той эпохи. Вторая часть Библии короля Якова – Новый Завет – был переводом с древнегреческого. Новый Завет – это не просто переход с одного языка перевода на другой. Это переход на совершенно другой стиль мышления.

Ты переворачиваешь титульный лист второй части Священного Писания и понимаешь, что из запутанного, как посты в Фейсбуке, лабиринта библейской эпики, многоголосья пророчеств, притч, хроники и поэзии ты попал в короткий детективный роман. Это – отчет (изложенный в четырех версиях четырьмя свидетелями) о загадочной жизни, проповеди, смерти на кресте и воскресении богочеловека, взявшего на себя первородный грех и освободившего всех нас от блуждания в потемках ветхозаветного чувства вины. И если вы в этот роман поверили, то все, что было написано до этого, оказывается черновиком, дневниковыми заметками, намеками, предисловием и невольным пророчеством о явлении нового героя.

Новый Завет – это и есть новая словесность. У каждого – своя. И создается она сейчас, ежесекундно, всю жизнь, вновь и заново.

Александр Архангельский
вошел в шорт-лист с романом «Бюро проверки»

– Я не знаю, что такое новая словесность. Потому что литература живет давно, и почти все уже в ней было (вплоть до графического романа). Нечему бросать вызов, потому что мертвое есть везде, в любом направлении, и живое есть везде. Но я не знаю и то, что такое старая словесность. По тем же причинам. И радикальная комбинация условно старых и условно новых приемов – тоже уже давняя традиция.

У каждого автора сейчас никаких обязательств перед средой, аудиторией, издателем, полная свобода, как писать, – и никаких обязательств придерживаться одного стиля. Меняется замысел – меняется прием.

Так что порекомендовать я могу не одну, а несколько очень разных книг. Одну – не могу. Скажем, «Петровы в гриппе…» Сальникова – с установкой на «линию» Андрея Белого и опорой на «Москву – Петушки». И «Учитель Дымов» Сергея Кузнецова, с опорой на стилизованный реализм (при том, что автор умеет писать принципиально иначе). И оба «Тобола» Алексея Иванова с вязкой стилистикой исторического романа эпохи постмодерна.

Новой словесность сегодня делает отсутствие наезженного – неважно, что именно «наезжено»: реализм, авангард, символизм – что угодно. Новой ее делает такая неопределимая вещь, как сила. Сила либо есть, либо ее нет, дать ей определение мы не можем, но что это такое – очень хорошо чувствуем.

При всем при том как некая интеллектуальная провокация идея «новой словесности», положенная в основу премии «НОС», не просто хороша – она великолепна, как всякая условность, которая позволяет вернуть в литературный процесс ощущение свежести.

Кирилл Кобрин
один из попечителей премии «НОС» 

– Премия «НОС» была основана Фондом Михаила Прохорова в 2009-м, и я имел удовольствие входить в состав двух первых жюри (там были Алексей Левинсон, Елена Фанайлова, Владислав Толстов, Марк Липовецкий; позже, после ухода Левинсона, присоединился Константин Мильчин). Мы должны были сформулировать, о чем эта премия, сформировать как бы ее контуры и структуру, придумать повестку. Дело оказалось нелегким. И вот почему.

До недавнего времени в России литература занимала в общественном сознании огромное место. От Карамзина и Пушкина до Трифонова и Бродского именно она определяла то, как наиболее образованная часть общества чувствовала, думала, говорила. Политика, социальные, этические проблемы, представления о Прекрасном русская литература (при отсутствии и (или) слабости «профильных» сфер деятельности) не столько отражала, сколько формировала. Хорошо это или плохо, но такова была особенность русской культуры и русской словесности.

Радикальные изменения в России после 1991 года «поставили литературу на место». Из сверхнасыщенной области концентрации общественных проблем словесность стала еще одним – относительно почтенным – родом культурной деятельности, всего лишь. Более того, последние технологические революции еще дальше отодвинули литературу от мира, который нынешний россиянин, особенно молодой, назвал бы «современным». Соответственно, если и создавать сегодня какие-то литпремии, то только те, что позволили бы вернуть словосочетанию «русская литература» два некогда важных для нее определения: «современная» и «социальная».

С самого начала «НОС» пытался найти – и поддержать – авторов и книги, которые данной задаче соответствуют, продемонстрировать, что литература может происходить в современности, в современном обществе, сформировать язык разговора об обществе и словесности. НОС – это в той же степени «новая отечественная словесность», как и «новая отечественная социальность». И вот наступил новый этап, и связан он с культурной географией России.

«НОС» никогда не был «столичной» премией по составу жюри и месту проживания автора, тем более что дебаты по шорт-листу традиционно проходят в Красноярске во время книжной ярмарки КРЯКК. Тем не менее определенная «централизация», что ли, присутствовала всегда, несмотря на все усилия организаторов и жюри; мир за пределами Москвы оказался слабо вовлечен в дискуссию о «новой словесности» и «новой социальности». Более того, до сих пор – хотя в списке жюри были и есть театральные деятели, журналисты, социологи и прочие – «НОС» оставался частью литературно-филологического контекста, немного в стороне от других сфер культуры, которые как раз считаются – и являются – по-настоящему современными, вроде «современного искусства». Поэтому, когда «НОС» решил, что называется, «поехать» по России, первая остановка его, конечно же, – Нижний Новгород, и конечно же, – Арсенал. Первый – потому что это один из важнейших центров российской культуры, причем живой городской, а не музейной, культуры; второй – ибо в Арсенале слово «современный» имеет отношение не только к искусству.

Проект Фонда Михаила Прохорова и Арсенала «Волга/НОС» начался летом 2018-го, когда было сформировано нижегородское жюри – а его председатель Евгений Стрелков сделал отличный лого. Механизм работы таков: ко второй половине минувшего октября героическое жюри прочло лонг-лист, составленный московским жюри из сотен присланных сочинений. 28 октября в Арсенале прошли публичные дебаты – при участии зрителей составили шорт-лист, который, кстати, не совпадает полностью с шорт-листом, выбранным неделей позже московским жюри. 1 февраля – за три дня до финала «московского НОСа» – «Волга/НОС» объявит своего победителя. Победитель получит премиальную статуэтку и денежный приз. Председатель нижегородского жюри торжественно объявит наше решение на финальных дебатах в Москве 4 февраля, когда будет избран тамошний победитель.

В идеале «Волга/НОС» вот о чем. Если премия – не (с)только про литературу, а и про общество, про социальность, то тут важен взгляд на словесность и на социальность в России вообще, а не в ее столице. Важно напомнить жителям Нижнего (и всех других российских городов), что «литература» – это вовсе не то, что делают и обсуждают исключительно в Москве и Питере, после чего результаты транслируют в регионы. Пора кончать с вертикалью культурной власти в России, ведь страна огромная, интересная, разная. Пора не только сочинять словесность в Нижнем, но ее издавать и говорить о ней здесь, причем говорить языком, который вырабатывается прямо сейчас. Пора переводить русскую литературу из режима «культурных консервов» в настоящее The Now Now.

«Волга/НОС» обязательно будет развиваться, но как именно – станет ясно после финальных дебатов в феврале 2019-го. Многое (почти все) зависит от участия публики, заинтересованности местных издателей, медиа, книгопродавцев, библиотек, читательских групп, читателей, писателей – всех. Моя идея: сделать нижегородский Арсенал базой для дальнейшего продвижения проекта в Поволжье, с тем чтобы его название полностью отвечало реальности: «Волга/НОС». Но посмотрим.