Есть что-то невыразимо печальное в этих словах.

Вот как описывает евангелист Матфей последний ужин Иисуса:

Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня; впрочем, Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться. При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисусговорит ему: ты сказал. И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое винов Царстве Отца Моего.

Тут и предчувствие, и предсказания, и заповедь ученикам, и прощание с ними, и прощение их, и собственно трапеза, необычайно простая: хлеб и вино.

Раньше перед казнью приговоренный имел право на последнее желание: обычно это был шикарный ужин, женщина или еще нечто запоминающееся, но не ему, а окружающим его тюремщикам – это от тщеславия. Я бы, наверное, попросил небольшой кувшин красного терпкого вина и свежий хлеб хорошей выпечки, так, чтобы глотать это вино, как испивать свою горькую судьбу, приведшую к суровому приговору, и мять упругий мякиш, отламывая по кусочку корку хлеба, колкую и пропеченную, как все мои дела, – чтобы вспомнить их с раскаянием и сожалением о содеянном.

Мы живем в вегетарианские времена: смертную казнь отменили, а вместе с ней и последние ужины, последние желания: Политковскую и Немцова, Магнитского и Старовойтову, тысячи других казнили без ужина и покаяния.

Последний ужин для многих ассоциируется с «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Обратите внимание: это еще не вечер, это лишь сумерки, дарящие одновременно и упокоение смертью, и надежду на бессмертие. Мы знаем: скоро казнь, но и они это чувствуют, и Он… Еще более полна светом «Тайная вечеря» Сальвадора Дали, где Христос-человек уже отделяется от Христа-Бога, но они еще едины.

Памятен также и мудрый доктор Леван Цинцадзе (в исполнении Серго Закариадзе) из данелиевского «Не горюй!», устроивший трогательный последний ужин в кругу своих друзей, незадачливых, но преданных и искренних. Они пляшут и плачут, поют и плачут, а он слушает их и смахивает слезу с еще живых глаз: «Не горюй!» «Пройдет и это», как написано на внутреннем ободе золотого кольца царя Соломона. Последний ужин – он ведь только для одного из застолья, а другим еще долго ждать свой последний ужин.

Слово «ужин» этимологически связано с урожаем: «Что заработал, то и полопал». Но очень важно, чтобы каждый ужин воспринимался нами как последний: непременно в кругу близких нам людей, как итог жизни и дня, как признание и акт искренности на грани откровенности, как ритуал прощания, ведь умирают люди чаще всего ночью, как приглашение на совсем другой ужин «в саду Отца Моего». А что при этом на столе – не очень-то и важно.