В фильме Александра Зельдовича «Москва» есть показательная сцена, в которой одна из героинь рассказывает своему приятелю анекдот: «Знаешь, Марк, чем жизнь отличается от х**? Жизнь жестче». Эта фразочка: «Жизнь жестче» – стала не только рекламным слоганом «Москвы», но и емким выразителем постсоветского «духа времени», времени окончательного расставания с идеологическими «химерами» и «фантазиями» в пользу циничной прагматики «реальной жизни». Однако с пресловутой «прагматикой» все оказалось не так просто. В условные девяностые цинизм означал скорее мобилизующую дозу эйфорической бесчеловечности на светлом пути от мелкого фарцовщика до топ-менеджера. Здесь «утопичными» признавались даже нормальные человеческие связи: элементарные порядочность и честность – удел неповоротливых лохов, растерянно застывших на старте беговой дорожки к dolce vita. Когда же вожделенная цель оказалась достигнутой, то в образовавшейся социальной пустыне – с бонусом в виде клубов, «кокоса» и алчных дур – эйфория неумолимо превращается в рефлексивное бессилие, а цинизм – в идеологию, последнюю возможную идеологию «постидеологического» мира.
На этом фоне успех книги Сергея Минаева «Духless. Повесть о ненастоящем человеке» был вполне закономерен. Дело, конечно, не в художественных достоинствах текста: Бегбедер, наспех адаптированный «для России», так же не впечатляет, как и Бегбедер неадаптированный. (Последующие «творения» Минаева читать вообще невозможно.) Но в своей простоте и безыскусности (или, если угодно, банальности и убожестве) «Духless» выявил фундаментальную структуру «цинической» идеологии, ставшую моделью для сборки мазохистского консенсуса «корпоративных крепостных». Предложенная Минаевым формула: «Я знаю, что я полное говно, но продолжаю быть им, потому что другие варианты еще хуже» – близка и понятна многочисленным офисным «шизонарциссам», почитывающим Уэльбека в свободное от «маркет-ресёрча» и приема наркотиков время. Все критические выпады в адрес «тусовки», «гламурных мумий» и «глобального супермаркета», подкрепленные эпиграфами из Наоми Кляйн, нейтрализуются иронической дискредитацией возможных альтернатив – ну действительно, как не поглумиться успешному моднику над прыщавыми «идейными борцами», хлещущими разбавленное пиво в дешевом баре. Тем более что и «борцы» не прочь поклянчить бабла у классовых врагов. Короче, another world is impossible: куда ни кинь, всюду клин. Остается лишь одно: будучи образованным и ироничным (поверим Минаеву на слово, хотя свидетельств и того и другого в романе не так уж много), скрипя зубами, продолжать впаривать наивным «колхозникам» генно-модифицированную кукурузу и «пилить» с пацанами рекламные бюджеты, страдая при этом от окружающей «азиатчины». В общем, демонстрировать все признаки современного «несчастного сознания», сочетающего разочарование и усталость с упоением от собственной «элитарности» – как социальной (статус VIP’а и соответствующая зарплата, как ни крути, вещи довольно приятные), так и интеллектуальной (Уэльбека все-таки читаем, а не «Комбат атакует»).
В 2006 году, когда вышел «Духless», все это казалось абсолютно незыблемым. И вдруг – капитальный ребрендинг «креативного класса». Ироническая отстраненность, перемежающаяся пьяными истериками по поводу просранной жизни, сменилась повальным гражданским энтузиазмом и эмоциональным подъемом. Быть разочарованным циником стало не модно. Модно фрондерствовать, ходить на митинги и кричать: «Путин, уходи!» Даже наиболее одиозные персонажи – типа медийного символа хамоватой «гламурной» Москвы Ксении Собчак – переквалифицировались в оппозиционеров-активистов, борющихся с диктатурой. Всеобщее воодушевление – «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» – так, правда, ни во что, кроме театрализованных шествий и «песен под звездным небом» на «Оккупай Абай», не вылилось. И даже если бы вылилось – вряд ли что-то радикально поменяло бы: мэйнстримовый либеральный лозунг: «Давайте жить как в нормальных европейских странах» – меня, например, совсем не вдохновляет. В Европе почти те же проблемы, да и «идеологический цинизм» был впервые теоретически описан именно на западном материале Петером Слотердайком еще лет тридцать назад. Но какое-то полузабытое ощущение «общего дела» и пусть мимолетной, но все же солидарности все эти романтические всплески после себя оставили.
А раз так, то грех это дело не освоить. Собственно, Роман Прыгунов в своей экранизации – наконец-то я до нее добрался – минаевского опуса только и делает, что коммерчески эксплуатирует изменившуюся конъюнктуру, прививая к надоевшему поп-культурному «позитиву» безвредную дозу революционной романтики. (Кино наверняка снималось до начала протестных акций, но так ведь и они не с неба упали.) Абсолютно ничем не примечательный во всем остальном, фильм любопытен некоторым смещением акцентов по сравнению с книжной версией. Бессвязная исповедь торговца горошком скучновата для проката? Не вопрос – и вот уже топ-менеджер банка влюблен в красивую и чистую душой оппозиционерку. Цинизм не в моде? ОK! И вот герой отдает с трудом выцарапанные деньги больному онкологией мальчику, а сам, обновленный, идет по бескрайней помойке вызволять любимую из узилища. Протест? Why not! И вот с симпатией снятая группа «Краски» послушно эволюционирует от довольно безобидного хулиганства к баррикадным боям и стычкам с полицией. Остается ждать, когда Федор Бондарчук спродюсирует совместную акцию групп «Война» и Pussy Riot. Под чутким руководством Министерства культуры, конечно.