В этой фотографии есть что-то чеховское. Ощущение возникает на уровне ассоциаций: сад, беседка и, конечно, люди. Они вдоволь нахохотались или же после того, как невидимый нам фотограф сделает снимок, будут шутить и заразительно смеяться.
Отсылка к литературной теме вполне оправданна еще и потому, что одна только история семейства Петра и Михаила Званцевых, – они в числе запечатленных на снимке, – составила бы отдельную книгу. У Петра, к примеру, хранилась грамота с личной подписью Павла I, имеющая непосредственное отношение к роду Званцевых. Его основатель, сын турецкого чиновника, попал в плен во время русско-турецкой войны. Будущий император Павел I приблизил его к себе, стал крестным отцом, дав свое отчество, а впоследствии пожаловал дворянство и имение в Нижегородской губернии – Тарталеи и Селищи. Фамилия Петра Павловича – Жванцов – была образована от названия турецкой крепости Жванец. Позднее она изменилась в Званцов, а затем – в Званцев. О каждом из Званцевых, пожалуй, можно рассказывать отдельно, и в этих рассказах прозвучат имена Вагнера, Мицкевича, Николая Полевого, Рахманинова и многих других.
Но вернемся к фотографии. Несколько лет назад на холме над Зеленским съездом напротив кремля стоял деревянный доходный дом в два этажа, принадлежавший купцу Горинову. Просторная лестница с резными перилами вела наверх. Большая передняя, пять жилых комнат, огромная кухня с комнатой для прислуги, черная лестница – таким было устройство этого дома. После революции его разделили на четыре квартиры, одну из которых на втором этаже занимал бывший хозяин. В квартире напротив поселился с женой Ольгой Сергеевной Александр Александрович Орлов, солдатский депутат первого Нижегородского совета депутатов трудящихся, глава Нижегородского нотариата.
Хлебосольная Ольга Сергеевна – «Чехов в юбке», по выражению знавших ее, – обожаемая мужем, суровым ветлужанином, поселила в одну квартиру свою мать и сестер, бежавших сразу после революции из многострадального Ростова-на-Дону. Под присмотром супругов Орловых оказались три прелестные барышни: Любовь, Галли и Софья. В числе ухажеров в доме Орловых появились двоюродные братья Званцевы – Петр и Михаил, выросшие в Тарталеях. «Все в большой компании, собиравшейся на Пожарской, были в то время нищими и голодными, но веселыми, добрыми и родственными, так как все росли в многодетных семьях, – рассказывает Татьяна Петровна Селивановская, дочь Петра Званцева. – Александр Александрович сестер жены и ухажеров-приятелей кормил как мог. Петр Алексеевич – всегда в кавалерийских красноармейских штанах, гимнастерке и шинели – ничего, кроме этой одежды и себя самого, вообще не имел. Он начал ухаживать за Любой, хорошенькой и наивной, как ангел. Но в итоге женился на младшей Соне, за что та была совсем не одобрена старшими сестрами». Михаил, в свою очередь, женился на Галли, и снимок, по всей видимости, был сделан, чтобы запечатлеть молодоженов в хорошей компании. Петр Алексеевич сочинял тогда стихи, эпиграммы, скетчи, здесь любили разыгрывать костюмированные сценки.
В числе соседей был брандмайор Чапин. О нем в своих воспоминаниях писал художник Федор Богородский: «Поздно вечером 28 февраля 1906 года вспыхивает пожар в городском театре. <…> Из окон театра вырывается дым и пламя. Пожарники лезут по высоким тонким лестницам и тащат за собой длинные шланги, из которых бьет струя воды. Огромные толпы взволнованных зрителей осаживаются полицейскими. Но вот появляется брандмайор Чапин. Он знаменит роскошными усами и потрясающей матерщиной, которая «украшает» нижегородские пожары. На «Тишу Чапина» съезжается весь «бомонд», как на концерт, ибо Чапин – неоспоримый талант на поприще тушения пожаров!» Пожалуй, наиболее живой образ старого города могут дать только рассказы тех, кто жил в этом городе.
К дому прилегал участок с садом, где и была устроена беседка. Забор, который виден на фотографии, тянулся вдоль самой глубокой части Зеленского съезда, почти напротив Коромысловой башни. Если продолжить мысленно его линию по направлению от левого угла снимка, то тут же по стыку Зеленского съезда и другого, – идущего от Покровки, где спускается трамвай, – шла вниз к рельсам длинная деревянная лестница с перилами. Ни лестницы, ни дома по улице Пожарского уже нет – остались только фотографии и воспоминания, а по всему холму расползлась новостройка. Отсюда была видна река, кремлевская стена, живописный Почаинский овраг.
Снимок, по всей видимости, был сделан тем самым фотоаппаратом, что запечатлел впоследствии сказочный мир нижегородской глухой резьбы. «1927 год стал радостным и поворотным годом в моей жизни, – пишет в книге «Нижегородские мастера» Михаил Званцев. – Радость была в том, что меня зачислили в состав экспедиции Антропологического института Московского университета». Одной из целей экспедиции было выявление и обследование памятников деревянного зодчества. «Скорее, скорее фотографировать! Как это обычно бывает, мне казалось, что я могу опоздать, что случится непоправимое и все исчезнет», – такие мысли осаждали молодого исследователя, который и стал известен в первую очередь как автор книг, посвященных архитектурной резьбе, украшающей деревенские избы. В 1936 году вместе со Святославом Агафоновым в газете «Горьковский рабочий» он опубликовал статью, где речь шла о необходимости сохранения и реставрации кремля. Работа в музее, оформление декораций к спектаклям в Горьковском ТЮЗе, должность главного художника Горьковской студии телевидения – жизнь Михаила Петровича была очень насыщенной. Изданная в 1951 году его книга «Хохломская роспись» сыграла важную роль в деле возрождения этого промысла. А небольшая книга «Заволжье», выпущенная в 1972 году издательством «Искусство», до сих пор актуальна в качестве путеводителя по Городцу и Семенову, поскольку написана увлекательно, живым, легким языком.
Все эти устремления были заложены еще в детстве. В воспоминаниях Михаил Петрович пишет: «Отец был первым человеком, приобщившим меня к искусству, – каждое утро, перед тем как выехать «на службу» в Земскую управу, он занимался со мной. Собственно занятия заключались в пении оперных арий, опереточных куплетов и рассказах о театре, о дяде Коле, о его жене, уже вошедшей в славу, певице Петровой-Званцевой, о моей тетке Елизавете Николаевне – художнице. Отец обожал их не только как родных, но главное за то, что они были людьми искусства, а искусство для него, в любых его проявлениях, было самым привлекательным в жизни…»
История Елизаветы Званцевой действительно интересна. В 1888 году она была представлена профессором граверной мастерской Василием Матэ Репину как способная молодая художница, стремившаяся учиться именно у Ильи Ефимовича. До этого она занималась в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Художник вскоре после знакомства увлекся своей ученицей. Несмотря на отсутствие взаимности, в течение многих лет сильное чувство владело им. Его письма Елизавета Званцева завещала своему племяннику Михаилу. В неспокойные тридцатые годы он передал их в литературный музей в Москве, впоследствии они оказались в рукописном отделе Третьяковской галереи.
Елизавета Званцева была чрезвычайно требовательна к себе и уничтожила почти все свои работы. В историю русской живописи она вошла как основательница двух художественных школ. Вместе с Константином Сомовым она отправилась в Париж, где брала уроки у Жюльена и Коларосси. В 1899 году в Москве открыла рисовальную школу, в которой преподавали Валентин Серов, Константин Коровин, Николай Ульянов. Школа просуществовала до 1906 года, а в октябре того же года Званцева открыла школу в Санкт-Петербурге, известную первоначально как «Школа Бакста и Добужинского», а с 1910 года – «Школа Добужинского и Петрова-Водкина», именно этих художников Елизавета Николаевна пригласила в качестве преподавателей.
До 1909 года школа помещалась в доме с угловой башней-фонарем на углу Таврической и Тверской улиц под квартирой Вячеслава Иванова, где проходили знаменитые собрания, за которыми закрепилось название «Башня». Вот что об этом пишет Добужинский: «Званцева была своим человеком у Ивановых и была близка ко всему их кругу, а Волошин даже и поселился в квартире Званцевой и женат был на учившейся в нашей школе Маргарите Сабашниковой. Все это как-то домашним образом сближало школу с Башней, и школа не могла стоять в стороне от того, что творилось «над ней». Некоторые ученики, по примеру Бакста и моему, бывали тоже посетителями гостеприимной Башни. Сама же школа под Башней становилась не только школой, а маленьким «очагом», как бы содружеством, где в исключительной атмосфере зрело немало будущих художников. В числе учеников были Шагал, рано скончавшаяся поэтесса Гуро, Нарбут и многие другие, ставшие потом выдающимися художниками».
Когда смотришь на картины Елизаветы Званцевой, которые хранятся у ее потомков, возникает особенное ощущение того, насколько все близко: здесь задействованы люди, непосредственно общавшиеся с тем человеком, который знал Репина, Коровина, Серова, Петрова-Водкина, Добужинского, Бакста, Волошина, Шагала, Вячеслава Иванова. А Михаил Петрович, будучи в гостях у тети, встречал Алексея Толстого. Очень хорошо об этом написал Дмитрий Сергеевич Лихачев: «Удивительная «связь времен». Знал ли я, садясь в конке на империал со своей нянькой, чтобы прокатиться в Коломну и обратно, что на остановке против Никольского собора я могу заглянуть прямо в окна квартиры Бенуа. Что я буду учиться в старшем приготовительном классе в гимназии, где первоначально учился и Александр Бенуа. Что потом я перейду в реальное училище Карла Мая на Васильевском острове, куда перед тем задолго до меня перешел и он. Все так близко и рядом. Даже в пространстве истории. Ведь Александр Бенуа видел в детстве маленького столетнего старичка – пажа Екатерины II, жившего в одном из служебных корпусов Петергофского дворца». Именно подобным ощущением «связи времен» замечательна и эта фотография, значащая гораздо больше, чем обычный семейный снимок.