Где-то с десятого класса я для себя всерьез решил, что буду заниматься историей, но историей практической. Французский философ Жозеф де Местр говорил, что история – это экспериментальная политика. Для меня же ровно наоборот: заниматься политикой – значит, заниматься экспериментальной историей, то есть историей здесь и сейчас. А экспериментировать в истории в Советском Союзе в 1968 году означало идти в сторону революции. В юности я особенно испытывал страх перед тем, как многие люди живут вечными зрителями, наблюдая за тем, что с ними помимо их воли происходит. Я твердо знал, что подобного в отношении себя не допущу, а не допустить – значит, самому включиться в этот процесс. Не наблюдать, а действовать – это был мой императив. Иметь идеи, цели, работать над их достижением. Иметь врагов и бороться с ними. Политика – это жизнь в конфликте.
★ ★ ★
Последние пятнадцать лет особенность моей работы была в найденной удобной для меня форме политического консультирования, где я не являюсь непосредственно политиком, но предлагаю решения для действующих лиц и сразу вижу результат. Мне не надо ждать. Я наблюдаю то, что получается, корректирую следующие шаги, меняю тактику, ищу другую стратегию. Это очень важное (и у многих отсутствующее) счастье прямо влиять на вещи, не завися от кого-то. Но, с другой стороны, возникает дистанция между тобой и событием, ведь действуешь-то не ты.
★ ★ ★
Я не вижу прямых путей подключения российского общества к действительным политическим процессам в стране и думаю, что очень опасно втаскивать людей в деятельность, от которой они уклоняются. Нельзя выбивать их из их ячеек, они сами должны прожить и заплатить цену того, что прячутся от политики. Да, в нашей стране люди ушли из политики. Разумеется, им в этом помогали и этого добивались, но граждане сами охотно переходили в зрительный зал, располагаясь на диване перед телевизорами, тем самым передавая принятие решений в чужие руки. Сегодня это дошло до предела. Состояние это очень опасное, и, несомненно, кончается оно всегда тем, что диван, на котором лежит зритель, переворачивается или самого зрителя куда-то уносят вместе с диваном. Разные варианты бывают. Но здесь нельзя ничего навязать, люди сами должны захотеть иного. Сейчас телевидение дает им что-то большее, чем просто картину жизни, хотя, с моей точки зрения, поддельную. Телевидение в период украинской революции предоставляет такие эмоциональные, взволнованные картины почти что Армагеддона, битвы добра и зла, где ты можешь чувствовать себя добром, не отрывая задницы от дивана. Это очень засасывает. И это не пропаганда, как многие говорят. Пропагандой власть занималась все два президентства Путина и Медведева. Она предполагает, что в одном месте люди разрабатывают ее стратегию, образы и словарь, а потом эту пропаганду реализуют. Здесь система другая – медиавласть постоянно тебя держит под своей эмоциональной тиранией, причем заранее заданной. Ты знаешь, что всегда есть свой – чужой, друг – враг, и когда тебе за это не надо ничего платить, во всяком случае так тебе кажется, это очень комфортно.
★ ★ ★
Рассуждения о беспамятстве русского человека всегда будут звучать одновременно и обидно, и не вполне справедливо. Но, с другой стороны, они даже комплементарны, потому что изображают более легкое заболевание, чем есть на самом деле. Я думаю, что русский человек еще не вылупился из очень сильно травмированного сталинского человека, уникального по своей структуре и цельности. Даже не сталинского, потому что это дело давнее, но некоего базового советского человека, на котором уже очень давно стоят сменяющиеся правительства. Это человек, жаждущий, с одной стороны, чрезвычайных потрясений, с другой – безопасности. Ему важно находиться в центре мира и заслуживать должного уважения. Одновременно с этим он хочет жесткой справедливости или, можно сказать, жесткого равенства, которое не является для него правовым принципом, а скорее процессом изъятия у других. В этой ситуации он не может ничего запоминать. Ситуация в каком-то смысле исключает память. У людей сегодня вместо памяти – телевизор. Если вы будете спрашивать у них о прошлом, вы будете получать пересказ, какие-то обрывки того, что они видели по телевизору, а книг они уже не читают.
★ ★ ★
В защиту Сталина скажу, что он строил массового человека, а рядом с ним возникло такое оригинальное сословие, как советская интеллигенция, которая жила по несколько другим законам. Она рассматривалась как некий носитель образов русской освободительной культуры, носитель памяти. Конечно, перестроенной под идеологию, но идеология не так сильно, как сегодня считается, препятствовала памяти, потому что в сталинский культурный массив включались и Ключевский, и Карамзин. Сегодня, в последние лет тридцать, советскую интеллигенцию размололо окончательно, и мы имеем дело просто с единой массой людей. Она уже не может быть носителем памяти, она привыкла только переживать потрясения, выживать в этих потрясениях и искать защиты у одного человека. Отношение к Ельцину раньше было такое же, как к Путину сейчас, а перед этим подобное отношение было к Горбачеву – просто когда защитник оказывается не способным защитить, он превращается во врага.
★ ★ ★
Если рассматривать последние двадцать лет новой России, нужно признать, что не получилось создать сектор, который называют меритократией, то есть не получилось выстроить место, где могут свободно действовать люди со способностями, которые признаются и не подвергаются прессингу, давлению, угрозам. Даже в самые острые времена советского террора были шарашки, а в сегодняшней системе шарашек нет. Террора нет, но и шарашек нет. Нет возможности создавать оазисы быстрого свободного развития, подобные Силиконовой долине в Штатах, где люди могут проиграть и разориться, но у них всегда есть еще один шанс, при котором им не угрожают постоянно полицейские или Следственный комитет. У нас сейчас такая, я бы сказал, система времен Анны Иоанновны – Россия до принятия закона о вольности дворянства, когда хоть дворянин, хоть крепостной – любого можно высечь и сослать. Думаю, что через некоторое время появится осознание того, что дальше так двигаться нельзя. Вот только у кого оно появится, я не знаю. Должно появиться у телезрителя, как ни странно.
★ ★ ★
Маленькие некоммерческие гуманитарные издательства, складывающиеся вокруг какого-то определенного круга авторов и читателей, это достаточно распространенная в мире практика. Просто в России она еще не оформилась. Мое издательство «Европа» как раз идет этим путем и было создано еще десять лет назад, для того чтобы выпускать политическую, в точном смысле этого слова, литературу. Не пропагандистскую, а именно политическую, живую литературу момента. В том числе и остро ангажированную. В первые годы мы издавали очень много книг по суверенной демократии, по плану Путина, чтобы хоть как-то проговаривать действия власти. Сейчас я стараюсь издавать более дистантные по отношению к ней книги, переключившись на философию, историю, медиа, геополитические размышления. Очень важна затеянная в прошлом году серия «Тетрадки Gefter.ru», в которой представлены летучие книги, книги – реакции на процесс: «Управление недоверием» европейского политического аналитика Ивана Крастева, книга Андрея Тесля о национализме и Леонида Бляхера о политике Дальнего Востока. Взаимодействие книги и политики – это и есть задача издательства «Европа». Я, конечно, не могу держать штат, гуманитарная литература – это некоммерческое дело. Просто трачу на издательство те деньги, что зарабатываю на консалтинге.
★ ★ ★
С Михаилом Гефтером мы были знакомы на протяжении 25 лет, до его смерти. Почти все эти годы я боялся называть себя его учеником, это мне казалось какой-то наглостью. Когда он ушел, я понял, что у меня, крайне самолюбивого человека, крайне настороженного в отношении любой попытки манипуляции, а по молодости еще и невозможно амбициозного, никогда не возникало мысли о конкуренции с ним. Передо мной был человек, с моей точки зрения, гениальный. И я не нуждался в доказательствах. Это создает атмосферу свободы, потому что тебе не надо совершать неизбежные мальчиковые действия, которые у мужчины с мужчиной обязательно существуют.
★ ★ ★
Интеллектуальная деятельность – это обогрев мирового пространства. Никогда не знаешь, будет ли результат. Вы пускаете своих лошадок в поле, и, может, кто-нибудь сумеет их перехватить и объездить, а кто-то, наоборот, пустит на конину. Не предугадать, чем это отзовется. Я очень религиозно отношусь к книгам. После тюрьмы и ссылки, где я был лишен возможности чтения, у меня возникло ощущение важности книги, которое не покрывается только информацией, извлекаемой из нее, и переживаниями, испытываемыми при прочтении. Книга – это вещь долгого действия, в отличие, например, от политики, которая имеет по своей природе короткий опыт. Она не любит задумываться, надо ее заставлять.
★ ★ ★
У меня такое ощущение, что русские политики вообще не читают книг либо читали когда-то очень давно в роман-газете «Щит и меч» Кожевникова. Наши политики – это маклеры, которым необязательно быть начитанными. Они должны только очень быстро заключать сделки и оценивать угрозу того, что их не обманут. А те, кто не заключает сделки, просто говорящие головы, медийные фигуры. Им тоже незачем читать. Я часто сталкиваюсь с тем, что наши политики издают довольно много книг. И эти книги всегда есть в магазинах, потому что их никто не покупает. Российскими политиками не охвачены целые области политической мысли. Что, кто-то из них читал Раймона Арона или Ясперса, кто-то освоил целую библиотеку? Это такое своеобразное интеллектуальное дно. Заканчиваются такие вещи плохо: чаще всего проигрышами, причем крупными. Мы ведь 25 лет как делим советские активы, это-то нас и спасало от крупного проигрыша – мы все еще доедали запасы. Сейчас же эти запасы кончаются и начинается период, когда придется быстро и часто принимать бесповоротные стратегические решения. Мы уже это видим на примере Украины. И видим, что мы к этому не готовы. Готовыми можно быть, когда библиотека решений, в каком-то смысле, сидит у тебя в голове, в пластичной форме. Если этого нет, то ты действуешь двумя рычагами вперед-назад, как знаменитый оператор четвертого блока Чернобыльской АЭС, который дернул в обратную сторону, когда у него застопорилось при поднятии стержней, а сам испарился, став в каком-то смысле причиной конца Советского Союза. Это то, в чем нельзя помочь. Человек должен сам себя испугаться.
★ ★ ★
Интернет формирует привычку короткой памяти, там никто ничего не перечитывает. Сама мысль довольно странна – перечитать какой-то текст в интернете. И никто не проверяет информацию. В лучшем случае погуглят, но ведь и это может оказаться лажей.
★ ★ ★
У России нет языка для гуманитарного описания себя. Мы похожи на человека, которому несколько раз ломали уже сраставшуюся кость, и в итоге он весь состоит из шрамов. У нас с конца 1920-х годов был период полного господства марксистской ортодоксии, затем красных профессоров, которых потом поставили к стенке, и был построен по-своему очень системный, но невероятно ортодоксальный язык классического сталинизма. В 1950-е годы начался медленный выход из этого, а в 1960-е его еще раз рубанули. Два важных периода. Первый, когда в конце 1960-х – начале 1970-х произошел погром гуманитарных наук, лидерами которого являются и поныне здравствующие академики. Второй, как ни странно, был связан с эпохой гласности, когда все население Советского Союза получило разжеванную и расфасованную версию прошлого из журналов «Огонек» и «Московские новости», написанных одним либеральным канцеляристом. При всех хороших намерениях у тех, кто это делал, результатом стало массовое отвращение к тому, что они получили. Очень скоро наступило разочарование в этом директивном бюрократическом антисталинизме, который во всех пичкали. Теперь и слово «демократия», и слово «либерал» очень трудно употреблять без кавычек. Мы потеряли несколько возможностей восстановительного гуманитарного развития, где, наверное, сложились бы так же, но немного иные, чем на Западе, языки гуманитарных наук: философии, истории и т. д. Европейские языки, которые мы импортируем, не становятся языками нашего описания, они превращаются во что-то типа тем для светского разговора. Мы обсуждаем их языки, а не обсуждаем известные нам проблемы на своем языке. То есть это очень похоже на то, как люди рассуждали о психологии до Фрейда. Не потому что они не знали, как дети делаются, им просто казалось, что это недостойно серьезного языка, что это то, о чем мужчины говорят, выкуривая сигары после обеда. Параллель здесь в том, что наша реальность для нас является порнографической. Мы можем о ней говорить только в плане, что кому-то что-то занесли. Мы не видим в ней системности, бесконечно обсуждая несуществующие заговоры и конспирологические конструкции. Мы непрерывно гадаем, чего хочет и не хочет Путин, что он сделает, а чего не сделает, так, будто он является господом богом и творцом социальной реальности. Такой способ обсуждения был архаическим уже в XIX веке в России, там высмеяли бы людей, которые рассуждают о политике, исключительно трактуя мысли государя императора. Это было уже просто непристойно, а у нас это нормально. Это все говорит о тяжелой патологии. И эту патологию нужно перебороть в первую очередь самим. С улицы ее не преодолеешь, это работа на ближайшее десятилетие для нашей интеллектуальной общины, сегодня уже очень съежившейся.