Насколько я знаю, у тебя непрофильное образование.
Да, я закончил физико-химический факультет Московского института металлов и сплавов, специальность — высокотемпературные процессы, материалы, алмазы и нанотехнологии. Проработал в аспирантуре полтора года, и на этом карьера закончилась.

В какой момент произошло переключение с науки на искусство?
Еще в институте я начал помогать одному художнику, заинтересовался самим форматом этого направления как бизнеса, менеджерской структурой системы, а дальше стал общаться с галеристами. Работал на премии Кандинского, создал интернет-журнал «Артгид», который стал настоящим откровением, ведь до этого совершенно не было навигации в области современного искусства. Потом пошли различные проекты типа Gallery White, сайты для галерей — все это так закрутилось, что в какой-то момент я погрузился в искусство целиком и полностью.

Какие у тебя были точки входа: люди, институции, социальные каналы?
Москва, с одной стороны, очень большой город, с другой — здесь очень мало людей, и в области искусства в том числе. Здесь нет каких-то точек входа, здесь просто есть одно место, можно сказать, коммуна, рядом с которым достаточно как-то раз постоять вечерком, увидеть свет и войти. Существует условно несколько игроков: Иосиф Бакштейн делает биеннале, основные галеристы Айдан Салахова, Елена Селина и Дмитрий Ханкин. Все действующие лица остались, ничего не поменялось, разве что появились новые молодые из моего поколения, но в принципе всё те же, всё там же. Самое удивительное, кажется, будто это мир каких-то неприкасаемых типа Ольги Свибловой и Марины Лошак, а это ведь обычные люди, которые точно так же интересуются живым общением, искренне переживают, с ними запросто можно посоветоваться и сделать что-то совместно. Самое главное в понимании этого процесса — нет какого-то специального входа. Для меня, например, во многом Айдан Салахова стала крестной мамой в современном искусстве. Первой отрекомендовала меня «Гаражу», как галерист дала первую рекламу в «Артгид», когда еще никто не понимал, что это такое. Вот она во многом являлась моим проводником.

Был ли опыт получения профессионального образования или исключительно живой опыт?
Я уверен, что человеку нужно получить одно высшее, да и то с целью научиться учиться. Люди, которые получают второе-третье, бесполезно прожигают жизнь. Им просто нравится процесс. Тусовки, новые знакомства, клуб по интересам, тимбилдинг… Я все нужное доучиваю по пути. Если чего-то не знаешь, всегда есть телефоны, контакты, книги, интернет. Все то, что недопонимаешь, ты должен сам компенсировать. Причиной для «переобразовывания» должен быть глобальный слом в жизни: развод, потеря веры в человечество, кардинальная смена работы. Тогда, может, действительно стоит поучиться — это неплохо прочищает мозги. А вот повышение собственной компетентности — это уже твоя собственная задача, нужно просто уделять этому время и силы.

Что для тебя является стержнеобразующим в собственной деятельности? Почему эта область тебе более интересна?
Сам я как творческая личность не раскрываюсь. Не пишу, не пою, не играю. Отчасти это комплекс неполноценности — таким образом я реализую свои творческие амбиции. Если говорить глобально, то мне кажется, что в России сейчас мало точек изменений системы, которые были бы эффективны. Наука требует десятилетних инвестиций, медицина вообще отдельная история: нужно вырастить поколение врачей, заново переучивать людей семь лет, чтобы они начали не просто работать на МРТ, который можно купить, а чтобы умели с него снимать правильные показания. В области культуры и искусства у нас исторически талантливый запал в народе, который никуда не денется. Если мы можем таким образом пропускать гигантское количество людей через культуру искусства, за частные деньги, не мучаясь с государством, не воруя, не занимаясь распилами, то мне изменения производить достаточно легко. Создаю я образовательную программу, в которой участвует 50 тысяч людей в год, или выпускаю книги по культуре, которых уже вышло 150 тысяч экземпляров, или делаю выставку, которую посещает огромное множество людей… семей, детей. Если смотреть масштабно, то это глобальный просветительский проект, который перебрасывает людей из их замороженного советского сознания в современный мир. В этом и есть моя амбиция, и это не просто эффективный путь изменения общества, а суперэффективный путь изменения общества.

Скажи, чем менеджмент культуры отличается, например, от менеджмента продаж автомобилей? Есть же какие-то принципиальные и смыслообразующие вещи в этой деятельности.
Культура не терпит суеты. Если обычный менедж-мент построен на продажах чего-то, что нужно продать сейчас, то мы занимаемся тем, что должно остаться в истории. Самое сложное, когда ты находишься на грани того, что должно быть востребовано сейчас. Это интереснее, чем любой другой менеджмент, потому что стоят совершенно иные задачи. Главным здесь становится не втюхать, а объяснить и просветить. Это потрясающая область, позволяющая заниматься тем, что повышает уровень жизни людей, внутренний стержень становится чище и светлее. Понятно, что искусство вызывает различные эмоции, но, проходя через все это, люди становятся лучше. Это еще и психологический тренинг, испытание границ и выплеск эмоций. Это носит оздоравливающий эффект. Даже отрицание очень сильно оздоравливает.

Мог бы ты сформулировать задачи «Гаража» как институции (хотя они и представлены на сайте в официальном варианте) в международном, российском и московском (городском) разрезе?
«Гараж» начинался как проектная деятельность со здания Бахметьевского гаража, сейчас же это гигантская институция с разветвленной сетью задач. Если их условно разделять на московские, российские и международные, то на уровне Москвы самой большой задачей является предоставление возможности зрителю чувствовать совершенно иное качество жизни. Независимо от его местонахождения он может получить доступ к современной культуре, выставкам, образовательным программам, вечеринкам, открытиям, мастер-классам, концертам авангардной музыки. Для нас как для профессионалов стоит задача быть № 1 в Москве в плане современного искусства. В российском масштабе хотим быть примером для других регионов. Мы не скупимся и всем желающим предоставляем наши технологии, сотрудничаем, многие регионы обращаются к нам за экспертизой при подготовке материалов, выставок. В международном плане у нас самая сложная задача, потому что мы очень молоды, нам всего 7 лет, и у нас бэкграунд частной организации одного из самых богатейших людей мира. Приходится доказывать, что мы не просто мешок денег, а набор знаний, и наша задача — выстраивать такую выставочную политику, в которой мы сами будем генерировать контент, интересный за границей.

Ты определяешь линию развития «Гаража»?
И я определяю, и институция меня определяет, и момент определяет. В старом «Гараже» мы поняли, что нужно развивать образование, сейчас, например, у нас есть понимание, что мы объединяем все отделы, отвечающие за контент, в департамент программирования. Возможно, отчасти я принимаю решения, но в большей степени сама ситуация диктует мне правила — я просто как мудрый капитан должен видеть, где ветер, и выстраивать паруса. Самим ветром я себя не считаю.

Вектор «Гаража» направлен внутрь страны, вы привозите глобальные проекты сюда. Делаете ли вы большие проекты с русским искусством, которые были бы замечены за рубежом, есть ли это в планах?
Факт, что русского искусства нет на карте международного искусства. Существует фонд «Виктория», который продвигает молодых авторов, но глобально никто не занимается структурной деятельностью по продвижению русского искусства. Вся международная ситуация не способствует этому. Самая большая предъявляемая наша амбиция — это то, что мы начали выступать как эксперты по русскому искусству. Было подготовлено издание про девяностые для выставки фонда «Екатерина». В сентябре состоится выставка «История перформанса» с большой книгой исследований на русском и английском языках. Также мы начали развивать такое сложное направление, как «Полевые исследования», то есть мы приглашаем иностранных авторов и на пересечении международных тем проводим исследования, разрабатываем новые теоретические подходы к различным забытым и малоизученным явлениям, будь то кино шестидесятых или развитие атомной промышленности, чтобы иностранцы через нас получили своеобразные входные ворота в нашу страну. Если их интересует история современного искусства, то у нас есть архив, и, условно, пять человек в научном отделе, которые могут обеспечить поддержку в подготовке материалов.

Почему «Гараж» поменял свое название и из центра современной культуры превратился в музей современного искусства?
Смена статуса связана с тем, что сегодня понятия «музей современной культуры» не существует. Современное искусство сейчас — всё. Балет, любое кино, любой художник, создающий что-то а-ля артхаусное или авангардное, называется современным искусством. Понятия современного искусства и современной культуры настолько близки и граничат, что в музее современного искусства можно увидеть все что угодно, от режиссерских премьер до образовательных тем в области литературы — безумное количество всего, включая социологию, философию и прикладную антропологию. В какой-то момент просто становится непонятно, где проходит эта граница.

Каким музей должен быть сегодня и что важно в его работе в первую очередь?
Нужно просто уйти от формата дворцового музея, музея как хранилища и превратиться в исследовательский музей, который открыт людям, где профессионалы и любители чувствуют себя как дома и могут приходить, не отстаивая гигантских очередей и наблюдая затем что-то ужасное. Где есть отличные аудиогиды, детская студия, проходят мастер-классы, субботней ночью музей открыт и можно зайти выпить бокальчик вина с закуской, а потом пройтись с друзьями по экспозиции. Чтобы у людей был доступ к информационным ресурсам и он не принадлежал только одному хранителю. Сейчас большая часть российских музеев закрыта. У тебя нет никакой информации, ты не можешь просто прийти и насладиться самой атмосферой, там нет нормальных кафе, нет приличных книжных лавок, а ведь это все очень важно. Когда приходишь на выставку, хочется все изучить в нормальном темпе и не чувствовать наплыв посетителей из зала в зал. Все время зона дискомфорта. Например, немногие европейские музеи могут похвастаться такими коллекциями, которые есть у нас. А само музейное дело в России еле-еле выживает на три с минусом, потому что нет знаний технологий, структур, у людей в головах перемешаны понятия «PR-отдел», «пресс-служба», «отдел развития». Многие задаются вопросом, зачем нужны менеджеры, если есть кураторы. У нас все настолько архаично в отношении менеджмента — с какими-то разнарядками, непонятными должностными структурами. Бывают музеи, в которых люди, работая по 30 лет, ни разу не встречались. Для меня это что-то совершенно космическое, а для многих музеев это норма. Важно, чтобы музей был открытой книгой, ставил в приоритет работу со своей аудиторией, существовал не ради себя, а для того чтобы предоставлять информацию, отобранную экспертами, обществу. Плюс нужно вступать в сотрудничество друг с другом. Коллаборационный путь открытости гораздо более правильный. Если музей посетит на 20 тысяч человек больше, но все они придут либо в книжный магазин, либо в кафе, либо на детские курсы, это лучше, чем если бы пришло на 10 тысяч человек больше на саму выставку. Люди должны получать именно то удовольствие от культуры, которое они сами выбирают.

Каковы сегодня критерии успешности музея, как и что оценивать?
Мой любимый пример — это фонд Бейлера, который располагается под Базелем. Музей не гигантский, как Tate Modern или MOMA, его можно посмотреть за один раз. Но там все сделано так, чтобы ты получил удовольствие от своего пребывания. Стеклянная стена, за ней поле, по которому ездит фермер на тракторе и косит это поле. Очень гармоничное сочетание высококачественного всего — это и есть признак успешного музея. Да, они эксперты; да, счастье для художника провести там выставку. По всем параметрам для профессионалов и любителей, да и для просто слоняющегося человека, проживающего рядом, это суперместо. Любой музей должен стремиться к подобной открытости и функциональности. Он не должен проваливаться в какую-то авангардность или архаику, превращаясь в коллекцию позапрошлого века. Если музей чувствует эту грань, то с ним все будет хорошо. Если брать за пример «Гараж», то мы стараемся оценивать все параметры нашей работы: количество проданных билетов, отзывы и предпочтения посетителей, сколько книг и какого качества выпустили, какие конференции провели, сколько у нас образовательных курсов. Мы даже оцениваем, хорошо или плохо мы выдали гранты художникам.

«Гараж» — частная институция, существующая на деньги отдельно взятого всем хорошо известного мецената. И у вас достаточно уникальный опыт в связи с этим. На твой взгляд, что может заинтересовать бизнес вкладывать деньги в культуру?
Сегодня многие распределяют свои доходы на благотворительность, культуру, спорт, здоровье. Вопрос, как сделать это массовым, должен решаться на уровне государства. То есть законы о меценатстве, понятные послабления, механизмы, возврат налога. Все должно функционировать, тогда эту необходимость будут понимать даже те, кто и не думал о спонсорстве, — этим нужно будет заниматься хотя бы ради уменьшения своей налоговой базы. В той же Москве сегодня достаточно людей, которые тратят свои деньги на искусство. Само принятие культуры требует времени и сил, поэтому когда люди впахивают по 12 часов на работе, на культуру у них просто времени не остается. Человека сложно заставить тратить деньги на такие вещи. Чтобы это произошло, нужно просвещать, делать это модным и интересным, чтобы у людей было ощущение, что коллекционер — это гораздо важнее, можно не просто собирать зарубежное искусство, а поддерживать российское. Можешь кому-то лично пропагандировать? Пропагандируй! Это путь малых шагов. Я не верю в резкий скачок, мол, вчера не было ничего, а завтра будет все. Еще смешная теория есть у Александра Мамута, он считает, что когда какой-нибудь олигарх умрет, его дети промотают все его состояние за год, тогда-то и будет сразу большой приток меценатов.

Хотелось бы узнать твою позицию по поводу окупаемости культуры — должны ли музеи сами зарабатывать на собственные проекты и функционировать внутри себя без каких-либо вливаний?
Это утопия, такого не бывает. Музей может дифференцировать потоки финансирования. Даже у американских музеев 10–15% — это муниципальные деньги в виде налоговых послаблений, бесплатной аренды земли или неоплаты коммунальных услуг. А далее часть от билетов, часть от спонсоров, часть от патронов. Кто-то сдает свою крышу под мероприятие, продажи каких-то limited edition от художников, которые делают выставки, заработок с каталогов. Отдел, который занимается коммерческим успехом музея, чаще всего самый большой. Это гигантское подразделение, где все 40 человек только тем и заняты, чтобы приносить деньги. Музей — это такая же бизнес-структура, как и все остальное, она может быть планово‑нулевой или планово‑убыточной, но это такой же бизнес, поэтому и процессы внутри должны быть отстроены так же, как в бизнесе. Это нормальная практика, ведь музей должен оплачивать туалетную бумагу, свет, воду, выставки, платить зарплату сотрудникам. Та же самая экономика, бухгалтерия, кадры. Это все большая работа.

Ты согласен с тем, что публика сегодня избалованна? Если да, то с чем это связано?
Публика развращена простыми проектами, не требующими мысленной деятельности или изучения. Например, какие-то попсовые выставки фотографии. С одной стороны, это приучает ходить на выставки, с другой — прекращает творческие процессы в голове. Человек не приходит на выставку поработать, а это самая сложная задача — заставить людей поработать на выставке. Наша публика избалованна в плане открытия какого-нибудь мероприятия, ей всегда нужно какое-то супердействие. На Западе никто подобного не ждет, а у нас постоянно нужно придумывать целую развлекательную программу.