В 1909 году журнал Popular Mechanics, выходящий тогда под шикарным девизом: «Написано так, чтобы вы поняли», напечатал статью Николы Теслы, в которой тот, если в двух словах, детально обрисовал современные смартфоны – с передачей картинок, музыки и всеми делами. Статья так и называлась: Wireless of the future. Современного читателя, избалованного широкополосным интернетом, этим фактом не удивишь (его уже ничем не удивишь), но тогда публикация произвела впечатление. Интересно тут еще вот что: вместе с мобильными телефонами Тесла предсказывал и совершенно немыслимое: «Газеты XXI века посвятят всего одну колонку на своих последних страницах информации о преступлениях или о политических распрях, тогда как на первые полосы они будут выносить сообщения о новых научных гипотезах». Его менее смелые современники, в свою очередь, вместе с техническими новшествами предрекали скорое решение проблемы голода на планете и полную замену автомашин персональными вертолетами. В общем, в «Прекрасную Эпоху» (Belle Epoque) люди смотрели в будущее с явным оптимизмом. Стремительно развивались кино и фотография, строились первые метро, электрифицировались улицы, Эйнштейн дописывал общую теорию относительности. Женщины робко намекали на избирательные права и помышляли о купальниках с обнажением ног выше колена. Мужчины обдумывали военное применение технических новшеств. И тех и других ждал ошеломительный успех. К тридцатым годам женщины открыто курили на улицах, а мужчины успешно применили все научные достижения в Первой мировой войне и планировали следующую. Но с появлением телевизоров и смартфонов дела пошли как будто не так энергично. Так где же предсказанные персональные роботы по доступным ценам, умные костюмы универсальных размеров и где, черт возьми, летающие доски? Спрашивать всерьез про голод и ликвидацию неграмотности уже и не принято в приличной компании. Кажется, ответ нашелся в Нижегородском театре юного зрителя. Как это часто бывает, ничто не предвещало. Впрочем, обо всем по порядку.

В ТЮЗе идет «Кабала святош» по Булгакову – пьеса о жизни и смерти драматурга Жана-Батиста Поклена де Мольера. Вечная тема непростых отношений художника и власти. Главные злодеи – монарх и церковь, что по нынешним временам уже смелое заявление. В центре повествования театр Пале-Рояль. В роли народного драматурга Франции – народный артист России. В роли молодой жены руководителя королевского театра – молодая жена художественного руководителя ТЮЗа. Театральные декорации изображают театральные декорации. Получилась картинка в картинке. В зале не видно свободных мест. Публика в ожидании начала представляет собственный спектакль на восемь сотен действующих лиц, свое-образный театр в театре. Если присмотреться, начинают проявляться те самые социальные группы, о которых любят рассказать с телеэкрана приглашенные эксперты.

Сразу видно людей, которых «направили с работы», – администрация и прочий бюджетный люд. То, что женщин не только принуждают к участию в митингах-голосованиях, но и поощряют билетами в театр, укрепляет веру в человечность руководителей. Сидят компактными группами, обычно есть ответственное лицо со списком. То ли проверяет посещаемость, то ли записывает, кто во сколько пришел по старой привычке. Общаются с ленцой – наверное, на работе друг другу надоели. Причесывания украдкой, последние заглядывания в зеркало, что-то нажимают в телефоне на вытянутой руке. Есть еще самоорганизовавшиеся семейные группы – разные комбинации родственников, обычно два-три поколения. Такой интеллигентный досуг. Обновления семейных статусов, кто кого женил-родил, а вот моя племянница, ой, какая красавица, здрасьте, совсем взрослая уже. Машут друг другу через ряды, улыбаются, показывают фотографии в телефоне, разговоры вполголоса. «Семейные» приходят сильно заранее, для них это драгоценная возможность пообщаться вживую. По залу также разбросаны пенсионные группы, кочующие давно устоявшимися компаниями между почтой и Сбербанком. Вежливо молчат, смотрят куда-то вдаль и вглубь. Студенческие места заняты производством терабайтов фотомусора для соцсетей. Ощущение, что люди прилетели с другой планеты на полтора часа и сосредоточенно все документируют, чтобы показать родне: «вот мы сидим и улыбаемся», «вот я показываю палец вверх», «это свет у них такой с потолка и люстра кубическая», «а тут занавес с блестками». Немедленное выкладывание в интернет, тут же лайки, комменты. Третий звонок, похоже, студенчеству не в радость. Семьдесят минут без интернета и фоточек. Несмотря на просьбы отключить мобильные девайсы, весь первый акт вполне по-булгаковски, «колдовским образом» звонили телефоны. Тут стоит пояснить, наверное. Это в глубинах сумки сначала робкая увертюра, потом звук расстегивающейся молнии, копание в содержимом в поисках источника звука и света, мелодия входит уже в уверенное крещендо, доставание мобильника в театральную темноту под осуждающие взгляды, неуклюжее отключение – тоже своя мелодия на прощание. Передо мной сидел главный режиссер Виктор Шрайман. В театральной темноте можно было явно различить, как он при каждом звонке белел лицом, вызывая более живое сочувствие, чем происходящее на сцене. На четвертый раз нервы не выдержали и Виктор Львович окрикнул очередного абонента, и, кажется, совершенно напрасно. Ведь по замыслу Булгакова, драматурга погубила некая тайная религиозная организация – Кабала. А чтобы так ненавязчиво и убедительно показать, что дело Кабалы живет и побеждает – это не иначе как сам Михаил Афанасьевич звонил. В антракте театралы постарше и побойчее устремились в буфет, предлагавший сделать простой выбор между эклером и бутербродом с колбасой. Остальные вернулись к своим неоконченным делам. Госработники на импровизированном совещании оперативно обсудили увиденное. Совещание без порицания – как известно, пустая трата времени. Осудили почему-то режиссера: «Ну, зазвонил телефон, да. Но мужчина-то крикнул громче». У молодых фотографов обозначился творческий кризис, нового фотоматериала театр не предлагал. Говорят, чтобы узнать человека, достаточно увидеть, как он проводит свободное время. Поколение Y недвусмысленно выбирает просмотр интернет-контента. Второй час без обновлений, шутка ли. В начале второго акта режиссер вышел на сцену, лично попросил выключить мобильники, и показалось, что его эта проблема волнует не меньше, чем «тема противостояния Мастера и власти», заявленная в буклете. Публика ответила аплодисментами, выражая согласие и негодование одновременно. Во второй акт, впрочем, все-таки прорвались редкие эсэмэски и пара звонков, но не в бровь, а в глаз. Финал. Мольер трагично умирает в окружении своей труппы, немая сцена. И в этой напряженной тишине: «Трынь-трынь, это я, твоя мама, звоню». И, как будто мало того, шепот: «Алло. Я в ТЕАТРЕ». В такие моменты хочется иметь ампулу с ядом под воротником. Но если подумать, как раз благодаря такому «живому участию» зала спектакль про людскую несвободу неожиданно приобрел совсем другую глубину. И сейчас, чтобы закольцевать, будет про мир во всем мире.

Подобно тому, как машины, дав нам свободу передвижения, украли пейзаж, свобода общения тоже принесла свои косвенные налоги. У людей пропал фокус внимания, что ли. В наступившем суматошном будущем – с умными экранами, говорящими ящиками и кабелем на дне океана, миллионы человеко-часов утекают в просмотрах новостной ленты и коммуникациях без цели и смысла. При этом все соглашаются, что объем информации нынче сумасшедший и вообще ужас-ужас, а не время. Мир без войны и газеты без политики – такое и не стоит на повестке дня. Вдобавок это же самый ценный контент.