Я закончила 3-й Московский медицинский институт, но ни дня не работала в медицине. Как-то быстро попала в журналистику – в «Коммерсантъ», который в то время был местом мечты, местом, где по-настоящему хотелось работать. Там абсолютно отсутствовала иерархия, а хамить начальству считалось хорошим тоном. Никакого «как изволите» и «чего хотите». Такая вольница, при этом с очень жесткими правилами работы. Там ты был настолько крут, насколько мог в принципе выложиться. Присутствовал постоянный челлендж, который мне потом очень пригодился, – в кабинет мог влететь начальник отдела и запросить состав шестого флота ВМС США или нужно было написать за три минуты 15 строк об облитой краской картине Рембрандта, пока номер не ушел в печать. «Коммерсантъ» тогда был еще и образцом корпоративной культуры: дети могли заниматься в спортзале за три копейки, была страховка, мануальный терапевт, массаж, баня с горячей водой, которую летом по всей Москве выключали. Я очень часто те времена вспоминаю и мечтаю о них. Это действительно было самое счастливое время в моей жизни. С четкими рабочими часами, с интересной работой по отсеиванию важной-неважной информации, а главное – с тем, что, закрыв за собой дверь, ты понимал, что номер ушел в печать и до завтра ты принадлежишь только себе. В интернете такого не бывает. Никогда.
★ ★ ★
Ландшафт медиа меняется, взамен старых правил появляются новые, но можно точно сказать, что профессия журналиста никуда не денется. Бывают же люди, которые умеют петь, а бывают люди, которые петь не умеют. От того, что стало много магнитофонов, профессия певца не исчезла. Есть еще те, кто умеет добывать информацию и рассказывать ее интересно. Просто сегодня правила другие, распространение другое, пути верификации другие.
★ ★ ★
Журналистике в нашей стране учат люди, которые сами журналистами не работали или работали очень давно. Это бессмысленная история. Максимум, о чем они могут рассказать, так это чем репортаж отличается от заметки. И все. А то, что происходит на самом деле сейчас в медиа, об этом почти никто не говорит.
★ ★ ★
Очень многие вещи, которые были для нас константой, вдруг перестали быть константой для следующего поколения. Мы как-то разговаривали с Ходорковским – и тут я говорю: «Заметьте, не я это предложил», а он мне: «Догнать Савранского – это утопия». Мы обменялись этими кодами и поняли, что мы из одного поколения. Но это все знают, а если из масскульта уйти в ту сторону, где люди читают книжки и смотрят серьезные фильмы, то там начинается уже полный поколенческий провал. Это не проблема, это просто какое-то странное ощущение, что ты перестаешь быть в контакте со следующим поколением. У меня есть, например, огромная потеря – я не могу говорить про старое кино с молодыми людьми – советские фильмы никто не помнит, Германа никто не видел. Или, например, за последнее время я не встречала ни одного молодого человека, который по-хорошему бы смотрел и знал Фассбиндера. Только переспрашивают – Фассбендера?
★ ★ ★
Тем, о которых можно писать и говорить, сегодня не просто много, их вообще со временем меньше не становится. Например, гигантская тема – доступ в личную жизнь в связи с интернетом и глобальной прозрачностью, где границы проходят, что скрыто, что открыто. Или есть темы, на которые сейчас писать небезопасно с точки зрения потраченных усилий, например, про современное искусство или акционизм. Во-первых, это вряд ли напечатают. Попробуйте написать где-нибудь не на Colta, а в какой-нибудь «Российской газете» о том, что акционизм – это круто, художник Павленский – новое слово в искусстве. Посмотрим, как вас напечатают. Курс сейчас такой, больше на традиционные виды искусства. К тому же вам непременно скажут: ну мы же гонимся за трафиком, ну какой акционизм… Культурка же всегда по остаточному принципу идет, это максимум сто кликов, а зачем нам деньги платить за сто кликов. Медиаотрасль сегодня очень сильно увлеклась наращиванием трафика в ущерб всему остальному.
★ ★ ★
Привлечь аудиторию можно 150 способами – от самых чернушных типа «Три К»: кровь, кишки, какашки – до абсолютно легитимного способа через human touch, то есть чем-то, что затронет всех. Поэтому-то котики так популярны в Инстаграме, поэтому у меня там самая любимая история Tuna Melts My Heart, где я постоянно ставлю лайки. Это страничка самой уродливой в мире собаки с неправильным прикусом, которую очень любит ее хозяйка. Или вот, например, мы специально завели такую «Науку» и такое «Оружие» на «Медузе», потому что поняли, что эти рубрики просматривают крутые парни, а крутые парни – это умные парни. Где пасутся хорошие девочки? Там, где есть хорошие мальчики. Это действует в отношении медиа точно так же: если ты делаешь что-то для узкой аудитории, которая считается очень крутой, то потом туда начинают подтягиваться те люди, которые раньше не проявляли к этой теме никакого интереса. Способов привлечь много, главное – для себя уяснить: ты играешь по правилам или ты играешь без правил. Всегда приятно к концу дня, ложась спать, сказать себе: «Я хорошая девочка, я играю по правилам».
★ ★ ★
Сегодня очень популярна объяснительная журналистика, и вот почему. Мы живем в условиях информационного террора – информации так много, что просто невозможно успеть углубиться в тему, хватаешь вершки и часто неправильно эту информацию интерпретируешь. В тяжелые времена – вне зависимости, экономические это или политические, – всегда требуется объяснение. Раньше, когда институт колумнистов не дискредитировал себя так безнадежно, в роли разъяснительной журналистики выступали как раз колумнисты. Теперь же, когда журналистика мнений у всех навязла в зубах, а колумнистов, выучивших максиму Юрия Сапрыкина («в колонке должна быть одна мысль или ни одной»), как собак нерезаных, востребован вот такой сухой, очень понятный, очень простой продукт, в основе которого лежит серьезный анализ и фактчекинг. Примерно как у нас в «Картотеке» на «Медузе».
★ ★ ★
Я много раз рассказывала, как мы рубрику «Авто» в «Ленте.ру» переделали в приложение «Мотор». Тогда долго не появлялось никаких здравых идей, и мы пошли по аналогии: на что еще похож автомобильный сайт с очень широкой мужской аудиторией, объединенной одним интересом. Придумали, что на спортивный. «Скажите, а без чего не обходится ни один спортивный сайт?» – случайно спросила я. И наш обозреватель Саша Поливанов говорит: «Ну как, если на спортивном сайте нет футбола, это не спортивный сайт». Тут-то мы поняли, что у каждого сайта, у каждого приложения должен быть свой драйв, и в «Ленте» появился такой термин: «футбол». На каждом сайте должен быть драйвер-трафик – «футбол». В случае «Ленты» это были новости. И поскольку этим паровозом мы вытягивали основной трафик, мы могли делать все остальное: и культуру, и искусство, причем уже не по остаточному принципу, а осознанно. Новости нас вывезут, а все другое уже можно делать для красоты, искусства, вечности, солидности, имиджа. Сейчас спроси у кого-нибудь из молодых: «А в чем ваш футбол?» – они не поймут. Вот что такого есть в вашем сайте или в вашем продукте, чего больше нет нигде, что прям ваше и вывозит вас вперед? Это надо знать. Недавно Николай Картозия был в гостях на «Дожде» у Синдеевой и задал ей вопрос: «Вот если завтра федеральным каналам разрешат вообще все, все поменяется, чем ты будешь лучше федерального канала?» И даже Наташа Синдеева, которая пять лет строит этот канал и болеет за него всей душой, не смогла ответить. Искренность – вот ее «футбол», вот ее драйв. Все эти циничные и прожженные телевизионщики, пусть они где-то и выше ее как профессионалы, но можно на искренности выехать. Что такое «футбол» Венедиктова? Это разница мнений, дикий винегрет, в котором он ухитряется жонглировать всем подряд и постоянно удерживать внимание скандальностью не конкретно направленной станции «Эхо Москвы», а разнонаправленностью передач. Все всегда думают: «Боже мой, как может быть с одной стороны Марина Королева, которая ведет "Говорим по-русски", а с другой – Леся Рябцева, которая двух слов связать не может?» Как это может быть? Вот это и есть его «футбол», он его в этом противостоянии нашел.
★ ★ ★
Был смешной момент, когда я поняла, что дела мои не так плохи, когда меня после увольнения из «Ленты» звали работать в Сколково, в бизнес-школу делать медиакурсы. Я пришла туда, посмотрела, там вокруг очень умные люди, очень красивые интерьеры, правда, за окном Минское шоссе. Это мне напомнило какой-то аквариум, я добиралась туда по окружной через дикие пробки, по каким-то страшным колдобинам, потом вдруг появился отдельный такой оазис. Это все какая-то неправда, это не про Россию совсем. Это не жизнь, а че я буду неправдой заниматься. Я занимаюсь тем, что мне нравится, а тут я за большие деньги буду делать то, что мне не нравится. А сколько той жизни осталось, я не знаю. Поэтому никакого разочарования у меня в профессии нет и быть не может. Думать о какой-то миссии – о ней же не думает никто каждый день. Мне нравится, чем я занимаюсь, что я понимаю, как устроены информационные потоки, как какая-то новость родилась, сколько она живет и как умирает.
★ ★ ★
Когда я думала над переездом, ой, другая страна, то да се, мне моя коллега Катя Гордеева сказала: «Вот ты сколько с дачи в Москву едешь?» – «Ну, часа три обычно». – «А тут час десять на самолете». Чувство, что ты просто переехала в другой район. В рижский аэропорт можно приезжать за 40 минут до самолета, то есть через два часа ты реально в Москве. Ментально мы, конечно, на Родине.
★ ★ ★
Шнур говорит: «Вот я патриот, но мне многое не нравится в моей стране. А те, кому все нравится, они что – немецкие шпионы, что ли?» Ну правда, ну как, если ты видишь, что растет ненависть друг к другу, бесконечный обличительный пафос, нет никакой любви и доброжелательности. Все всех во всем подозревают, что здесь может нравиться-то? Вы что – все немецкие шпионы, что ли?
★ ★ ★
От нынешней России я нахожусь в таком состоянии… Без мата не получается сказать. Безнадега – вот у меня какое ощущение. Я так ненавидела советскую власть, абсолютно искренне, до самых кишок, до мозговой рвоты – все эти комсомольские собрания, ленинские зачеты, этих мертвецов, которых подводили к урне для голосования. Черненко, которому руку направляли, куда кинуть бюллетень. Вот эта бесконечная история с ограничениями: это нельзя читать, это нельзя носить, это нельзя произносить, за границу нельзя, туда нельзя – ничего нельзя. Этот бесконечный контроль и то, что всякие упыри лезли в твою жизнь, – все это меня повергало в ужас. Когда советская власть прекратилась – несмотря на то что было очень противно и очень страшно, наконец-то появилось ощущение, что ты сам себе хозяин. Прошло 20 лет, и все возвращается. У меня такое ощущение, что эти 20 лет были сном, на самом деле мы как жили в аду, так и вернулись в ад. Вот я спала все это время, и мне показалось, что жизнь поменялась, а теперь все спускается туда же, где и было до этого. Поэтому и ощущение, будто круг замкнулся, выхода нет.