Чем старше мы становимся, тем хуже резонируем с пространством вокруг. Мы усложняемся, замедляемся, тяжелеем – короткий сустейн, искусственные флажолеты и зубы. Группы распадаются, мы разбегаемся, от собственного Я тошно, и чужие неврозы невозможно терпеть долго.

Если ночью тебе позвонит Бог, ты спросишь его, как похудеть за неделю, хотя все мы и так очень небольшие и плохо осознающие это люди. Маленький человек, не представляющий себя таковым, становится еще меньше, распуская по ниточкам лучшие возможности стать значимее.

Важное достижение личности – трезво оценивать свои место и значимость; для артиста это редчайшая драгоценная черта. «Маленький человек», название гастрольного тура Земфиры – не просто красивый ход, а сразу и наиболее созвучная времени и пространству формулировка, и тонкая усмешка на фоне блистательных коллег выше ростом, и очень личное самоощущение.

Тур тянется сквозь всю страну с востока на запад, из завтра в сегодня, с короткой остановкой в Нижнем Новгороде. Уже за два часа до концерта главный проспект парализован, плотные ряды движутся еле-еле, и только бесконечный белый кадиллак умудряется лавировать из ряда в ряд, пробиваясь к Дворцу спорта. Ко всем его входам уже простираются длинные цепочки людей; толпа движется и гудит от напряжения на одну, в общем-то, тему – как это будет после долгого ожидания. Предположения самые разные, как и лица. Здесь и пожилые пары, держащиеся друг друга в толпе, и шубы, штурмующие VIP-проход, и камикадзе с маленькими детьми. Шубы хохочут и предполагают, что это будет ох… (очень хорошо. – Прим. ред.), за спиной молодая женщина рассказывает другой, как хотела бы выйти за артиста замуж, но увы. Дворец спорта, как гигантская губка, вбирает в себя всех, и даже самые дальние трибуны, с которых, казалось бы, только сидеть и читать про концерт в газете, забиваются под завязку.

Люди волнуются раз, люди волнуются два, люди волнуются три. Танцпол замирает в предстартовой темноте, как черное море на паузе, чтобы в следующую секунду отпустить себя в истерику с первой же песней. «Не видно», – начинают шипеть друг другу трибуны, беспомощно кидаясь из угла в угол в поисках лучшего обзора. Передо мной восседают две девушки за непонятно как оказавшейся тут школьной партой – может, принесли с собой. Одна похожа на вахтера, она сжала кулаки и напряженно внимает, другая судорожно снимает со вспышкой полностью темные кадры. Их одинокий белый шарик «Наше радио» будет мешать мне весь вечер, но я не зверь, чтобы вмешиваться в такие трогательные моменты.

Очень хочется выпить. Земфира начинает сет не лобовой атакой, она вступает пронзительными выпадами – это похоже на фехтование, где практически каждый укол достигает цели. Первый блок попаданий – самые болезненно откровенные песни, которые в новом лаконичном изложении звучат проще и точнее. Во многом это заслуга нынешнего состава, собранного, как известно, из подданных Великобритании – без их точности и легкости подачи запросто можно было свалиться в достоевщину и увести эти песни в масштабное чествование тоски и одиночества. Так не случилось, нет ни надрыва, ни лишних нот, каждая звучащая вещь держит себя в руках и преисполнена достоинства. Земфира не общается с залом, но это выглядит естественно, без театрального переключения канала с лайв на ток-шоу.

У нее один из самых верных танцполов в стране – кажется, если звучит тишина, они молчат в унисон. Может быть, благодаря им, может быть, наконец освоившись в звуке на сцене, Земфира раскрывается, улыбается и даже немного, но точно шутит между номерами. Лица людей вокруг становятся проще, семейная пара, перестав недовольно бубнить, подпевает над ухом, в секторе напротив сотрудники зала стаскивают спецжилеты и принимаются селфиться на фоне сцены. Взгляд падает на охранника, круглого мужчину неопределенного возраста. Он смотрит на сцену, забыв про свои прямые обязанности, и нерешительно покачивается под музыку. Его напарница в одиночку пресекает нелегальные попытки проникнуть на танцпол, бросаясь грудью на проход, ловя «зайцев» за свитер. Кажется, кроме нее, это больше никому не нужно, потому что деление на секторы больше не ощущается – есть одно большое облако людей, пытающееся запомнить каждое движение.

Облако ахает и немеет от признания, что тур заключительный. Уже к утру средства массовой дезинформации растиражируют новость, на ходу додумав и причины, и обстоятельства. Журналисты, не попавшие на концерт, но вынужденные о нем написать, придумают плохое настроение, лучшие специалисты в области звука обсудят саунд в удаленном режиме из других городов, покупатели билетов на Дениса Майданова и «Свинку Пеппу» ядовито усмехнутся и спишут все на пиар-технологии. В то время как сейчас в зале все звучит максимально ясно: это десятый тур, это гастрольный овердоз и окончательный фокус на самом главном – песнях.

Возможно, это отчаяние от последней встречи здесь или же попытка остановить время, но с этого момента сложный зал приходит в идеальное состояние. Он сияет огнями, как маяками, сидячие места оживают в танце – в эти минуты жадно раскрываются все, и даже менты улыбаются друг другу. Это последний сокрушительный блок, это пиковый z best, который сложно анализировать и раскладывать по составным частям, и он очень красиво обрывается на полуфразе – недоговорив, но сказав все. Вспышка фотоаппарата, и кадр, в котором уже никого нет.

Все исчезает, и Дворец спорта медленно, недоверчиво пустеет. Я люблю оставаться в залах после концерта – ты будто всплываешь на поверхность, двигаясь к точке выхода из измененного состояния. Именно так можно прочувствовать всю глубину погружения, без суеты в толпе, без пролистывания бестолковых фотографий в телефоне. После сегодняшнего концерта остается пронзительное ощущение оставленности и полной невесомости – возможно, не лучшие фарватеры по курсу к простому человеческому счастью, но дающие очень четкое восприятие жизни. Чем ты однее, тем острее чувствуется происходящее вокруг тебя – и его абсурд, и трагичность, и связность одного с другим. Боль говорит внятно, счастье говорит оглушительно.

P.S. Еще был Муджус.