Ирина Лерман, учительница русского языка и литературы,
родилась в 1947 году:

– Я переехала в Горький из Харькова в четыре года – это был 1951 год, и оказались мы на Свердловке (Большой Покровской. – Прим. авт.): мой папа – бывший офицер, и ему там дали однокомнатную квартиру. Мы жили во дворе за домом, где сейчас находится кафе «Приют усталого тракториста», этот двор долго существовал, его разрушили буквально года два назад. У нас была, как мне тогда казалось, громадная квартира, хотя сейчас я понимаю, что там были всего одна комната и кухня с окном, которое для меня, маленькой, было просто необъятных размеров. Там существовало просто удивительное нагромождение этих двухэтажных кирпичных домов со сквозными дворами, через которые со Свердловки можно было выйти на Октябрьскую. Мы жили на втором этаже, и наше окно выходило тоже в какое-то замкнутое пространство с небольшим садом. Я очень хорошо помню залитый солнцем, почему-то блестящий пол – хотя это был просто крашеный деревянный пол, как у всех тогда, сирень, которая влезает прямо в наше окно. Громадное пространство, ощущение необыкновенной чистоты и запах сирени – вот одно из главных воспоминаний детства в том доме.
Во дворе мы играли: выходили туда с луком, солью и черным хлебом и играли в дочки-матери, например. Чаще всего мы гуляли там, но иногда, если мне очень хотелось, я могла выйти и на Свердловку: меня тогда почему-то уже пускали гулять одну, наверное, потому что мы жили в атмосфере какой-то безопасности, где никто ничего не боялся. Иногда мы подходили к кондитерской фабрике, которая тоже тогда была на Свердловке. Напротив театра драмы, рядом с магазином «Консул», есть ворота, за которыми и была эта фабрика. Ворота открывались, и оттуда уезжали машины с чем-то очень вкусным, запах от этой кондитерской был просто невероятным. Иногда, когда от этих ванильных и сладких запахов было невозможно дышать, так они нас переполняли, мы подходили к самому зданию, и нам оттуда что-то выбрасывали, по-моему, ириски или барбариски: видимо, настолько мы жалостливо в ту сторону смотрели. Потом этой фабрики, естественно, не стало.
Помню, как я один раз пошла гулять к драмтеатру и чуть не попала под троллейбус. Меня тогда посадили на него и бесплатно катали целое кольцо, это тоже было что-то невероятное. Раньше Свердловка не была пешеходной, там ходили трамваи, троллейбусы, машины звенели, гудели. Троллейбусы ходили по кольцу: сначала по Свердловке, а потом заворачивали на Фигнер (улицу Варварскую. – Прим. авт.).
Моя первая школа – № 2: она была там, где сейчас находится музыкальная школа, недалеко от кинотеатра «Октябрь». И, поскольку я была очень самостоятельной девочкой, то заявила, что в школу буду ходить сама. Чтобы дойти до школы, нужно было пересечь трамвайную линию, а потом возле банка перейти дорогу, где ездили и машины, и троллейбусы. Мне-то казалось, что я хожу одна, а потом выяснилось, что рядом со мной по другой стороне улицы всегда ходили бабушка и мама, а я шла с портфелем самостоятельно.
Моими любимыми театрами в то время были драматический и ТЮЗ. Помню, как из этого ТЮЗа я драпала с криками, что никогда в жизни туда больше не пойду, а за мной бежала старшая сестра, которой меня дали в нагрузку. Шел спектакль «Домик-пряник» – сказка, с чудесными декорациями, и вдруг сцена: зал становится абсолютно темным, и что-то такое яркое и страшное появляется. В итоге я удирала оттуда со всех ног, мчась через все что можно – вот такое воспоминание. ТЮЗ тогда стоял на месте, где сейчас находится театр «Комедiя», потом его снесли. Это было обычное, типовое театральное строение, но для нас это был настоящий храм искусства, куда входишь и замираешь. Еще помню театр кукол, не тот, который существует сейчас, а старый – он был раньше в здании нынешнего Учебного театра. Маленький, очень уютный миниатюрный зал, от которого мне почему-то запомнилось ощущение какой-то тайны, наверное, потому что там было много темно-синего и бордового бархата. Там, где сейчас «Орленок», находился кинотеатр «Палас», мы его тоже очень любили, а рядом с ним долгое время располагалась филармония – как раз там, где находится сейчас кукольный театр. Филармония не очень, правда, удобная: там были колонны, а мы, видимо, покупали какие-то недорогие места, и нам приходилось слушать музыку как раз за этими колоннами, где ничего не было видно.
Я обожала Верхневолжскую набережную с художественным и историческим музеями, где гуляли все бабушки, и моя бабушка со мной тоже там гуляла. Мы сидели и отдыхали на скамеечках с металлическими ножками и изогнутыми спинками, и можно было комфортно смотреть на проходящие пароходы и теплоходы или слушать летние концерты в ракушке в Александровском саду, где летом играл симфонический оркестр.
Я помню, как бабушка меня возила в Канавино и рассказывала, как его затопляло, это было тогда на памяти у многих. Мы ездили на Детскую железную дорогу, оттуда у меня сохранилось ощущение абсолютной, поражающей самостоятельности: бабушка могла меня посадить на этот поезд, и я сама проезжала все станции до конца – наверное, минут 40 занимало это все. Не знаю, как там сейчас, я все хочу туда с внуком съездить.
Потом мы переехали. Наши родители методом народной стройки сумели получить двухкомнатную квартиру, которую можно было с помощью перегородок переделать в трехкомнатную. Дом был двухэтажный, на улице Заярской, я недавно туда отправилась – захотелось посмотреть, и думаю: боже мой, как мы тут вообще жили. Может быть, родителей смущало то, что мы переехали на окраину, но нас это очень радовало: новые друзья, новые впечатления, своя большая квартира, хотя сейчас даже трудно представить, сколько там метров, вообще, наверное, все миниатюрное. Вокруг того дома очень много деревьев, в отличие от центра, где всегда было скудновато с зеленью. Кругом поля, сады. Там не было ни трамваев, ни троллейбусов, даже улицы Бекетова как таковой не было. На углу, через дорогу от Дворца спорта, находилась наша школа – тогда и никакого Дворца спорта не было, да и проспект Гагарина назывался Арзамасским шоссе, потому что до Гагарина и его полета было еще далеко. Кстати, тот день в 1961 году я помню очень хорошо: уроки отменили, все поехали на Свердловку, радовались, смеялись. Это был безумный праздник, как если бы сейчас объявили, что на Луне есть инопланетяне, с которыми мы подружились.
Если честно, все казалось просто другим, да и сейчас кажется другим, потому что особой ностальгии по прошлому Нижнему нет. Я помню, как в Кремль въезжали трамваи парковаться – там был трамвайный парк. Кремль абсолютно точно преобразился: его стена, которую достроили, заново возрожденные башни. Мне казалось – и вот это и есть ностальгия по детству и ушедшим годам, – что тогда все было прекрасно, что это мой город, я здесь везде своя: в троллейбусах, в которых меня бесплатно катали, в музеях, куда я ходила, в кино, где мы сидели на первом ряду за десять копеек.

Анна Гор, директор ВВФ ГЦСИ, родилась в 1956 году:

– С самого раннего возраста я точно знала, что мой район называется Канавино, а улица, где я живу, – улица Ивана Романова. И довольно рано мне бабушка рассказала, в каких взаимоотношениях этот район находится с Городом. Именно так, Город, называлась верхняя часть с Кремлем и речным вокзалом, а Канавино отличалось от него железнодорожным вокзалом и старыми постройками ярмарки. Мое самостоятельное пребывание ограничивалось двором, поскольку девочка до восьми лет без взрослых за пределы двора не выходила, да и желания такого не имела. Во дворе нельзя было приближаться к помойке, но и желания такого не было: там воняло. Помойка представляла собой довольно большой деревянный ларь, периодически окрашиваемый известью. Туда выбрасывались в основном пищевые отходы (упаковки, как сейчас, практически не было), поэтому мухи над этим сооружением роились постоянно… А любимым местом были многочисленные поленницы дров, среди которых было удобно играть в куклы. И пахли они отлично – свежим сухим березовым духом…
Почти все девочки, с которыми я играла во дворе, были старше меня. В принципе, они относились ко мне заботливо и приветливо, но были нюансы. В один прекрасный день я спросила у бабушки: «А кто такие жиды?» Она ахнула и поняла, что двор касается вопросов, никак не обсуждавшихся в семье… Подвижных игр я не любила, хотя во дворе часто играли в лапту и догонялки. Однако скакалки, классики и особенно дочки-матери были вполне любимы.
Гулять и играть во дворе – это принципиально разные жанры. Гуляли со взрослыми, это были специальные походы. Основное место – набережная Марата, которая находилась совсем близко. Там вдоль Оки располагались три аллеи, они, собственно, и составляли сквер. Первая была широкой, просторной, близкой к проезжей части. Там росли цветы. С тех пор я люблю алиссум и бархотки, их пряный горьковатый запах (разный!), и знаю, как эти цветы называются. Вторая была садовой, липовой (кажется). А третья – собственно набережная, с чудесным видом на верхнюю часть, Благовещенский монастырь, планетарий, Ромодановский вокзал. Микро- и макромир находились тогда в завидном единстве.
Место никакое не пугало, пугали люди. Только одного типа, но часто встречающиеся: пьяные. Они качались, и постоянно ощущалась опасность, что они могут упасть. И даже сбить с ног маленькую девочку… Поскольку я видела их только на улице, они мне казались чем-то вроде другого человеческого вида, очень опасного.
Мне было восемь лет, когда родители переехали в Соцгород Автозавода, и во второй класс я пошла в новую школу. Там почти все было по-другому: в школу я ходила сама – она была прямо во дворе, оставалась в продленке, но все равно оказывалась дома раньше родителей, узнавала жизнь и новые слова. Так, впервые увидев на школьном заборе крупно начертанное мелом слово из трех букв, громко вслух его прочитала. Новая одноклассница сделала круглые глаза:
– Эмма Ивановна услышит!
– Ну и что?
– Ты что, не знаешь, что это значит?
Я не знала. С того момента знаю. Всякое знание во благо…
В сегодняшнем городе я люблю отыскивать детали того, своего детского города. Пока это удается. Главное, что сопровождает меня всю жизнь, – постоянно повторяемые слова бабушки: «Это самое красивое место на Волге…» Я сразу в это поверила и верю до сих пор.

Арсений Гончуков, режиссер, сценарист,
родился в 1979 году:

– Я родился в Сормове, но буквально через год после моего рождения мы переехали в квартиру на улице Фруктовой. Для меня район Фруктовой – Родионова – Сенной – совершенно священные места, и я очень люблю дом, где до сих пор живет моя мама. Мне с этим микропространством очень повезло. Дед рассказывал мне, что еще не так давно за Сенной город заканчивался, и там коровы паслись.
Очень здорово, что Сенная и Гребной канал сделали мое детство. Мы там гуляли, купались, фотографировали, целовались с девчонками. Там находится церковь, где меня крестили и куда я до сих пор люблю приходить. Недалеко от дома возле завода им. Г. И. Петровского размещалась скотобойня, и я помню, что возле нее лежали огромной высоты кучи отходов типа говяжьей кожи – зрелище это было жуткое, мы же там собирали опарышей, чтобы потом на Гребном канале ловить рыбу. Трамплины на Сенной – это отдельная Вселенная. Одним из главных событий в детстве было залезть на самый высокий трамплин и написать там на верхотуре слово из трех букв.
В нашем дворе старшие пацаны, с которыми мы гуляли, очень быстро приняли меня в свою кодлу, и это был абсолютно криминальный мир, какие-то бандитские годы. Мне было лет 14, и мы занимались неким гоп-стопом, что-то воровали, какие-то ботинки Lacoste в тамбурах подрезали – это было очень круто. Но потом меня быстренько перевели в гуманитарно-художественную школу им. М. В. Ломоносова, потому что родители поняли, что моя дворовая жизнь иначе кончится просто тюрьмой, как и произошло с некоторыми моими товарищами по двору.
Моя мама, умнейший человек, математик, работавшая главным инженером в КБ авиационного завода «Сокол», в какой-то момент (видимо, не хватало в семье денег), пошла работать начальником швейного цеха на заводе «Маяк», который тоже находится «на районе». Мы к ней постоянно бегали на работу. Рядом с «Маяком» – уникальное место, бывшее кладбище «На Выселках» – одно из древнейших кладбищ Нижегородской области. Я лично видел там захоронения восемнадцатого и девятнадцатого веков. То есть, представьте, там хоронили людей, участвовавших, например, в Отечественной войне. Там было всегда очень страшно, потому что это была натуральная чаща, и я как-то видел, как там раскапывали древние могилы, находили черепа – зрелище это жуткое и неприятное. Потом снесли все памятники, поставили какой-то убогий фонтан, который так никогда и не заработал, парк не разбили, и там по-прежнему никто не гуляет.
У меня не сильно большие познания города. Мы все знали, что Автозавод – это очень страшно, и туда лучше не соваться, потому что местные пацаны замудохают сразу. Щербинки, Сормово, Ленинский район – для меня терра инкогнита, я этих мест в принципе не знаю. Как-то я сбежал осенью из дома в одних колготках, даже без ботинок. Сел на какой-то 45-й автобус, и он меня увез в некую даль, которая мне казалась космосом. Наверное, это был Сормовский район. Когда ты въезжаешь в нижнюю часть, то понимаешь, что города вообще не знаешь. Мой город – это такой микромир, а тут, например, Автозавод, который сам как целый необъятный город. Все это меня очень поразило в свое время.
Я помню, что раньше никакого фастфуда на улицах в Советском Союзе не было, может быть, только беляши какие-нибудь продавали. Мой папа очень любил много по городу гулять, поэтому он заходил в магазин, покупал хлеб, колбасы докторской граммов 200, просил ее нарезать, и мы гуляли и ели эту колбасу. Еще было какое-то кафе «Олень» на Минина, очень я живо помню все эти пирожные: песочные полосочки, корзиночки. Еще одно гастрономическое воспоминание, как в Нижний привезли иностранное мороженое с разноцветными шариками. Причем привезли куда-то на Автозавод, что ли, очень далеко. Там стояли гигантские очереди, уходившие куда-то в закат, и я помню трогательную безумную деталь: вокруг этой площади весь асфальт был усеян разноцветными ляпушками, потому что люди, как только покупали это мороженое, так сразу его хотя бы частично, но роняли. Это напоминало огромное конфетти. Если бы я сейчас наблюдал все это, то для меня это был бы какой-то мрачный ад, но тогда мне казалось, что это невероятный праздник, и это конфетти из мороженого, за которым стояла, очевидно, вселенская горечь бывших владельцев, запомнилось на всю жизнь.
Иногда мне кажется, что Нижний моего детства – это такая Припять. Абсолютно серый, мрачный город без единого рекламного плаката, билбордов и веселеньких наклеек. Не знаю, откуда я это помню, потому что город с рекламой я увидел все-таки намного позже, получается такая перспективная память. Но когда мне говорят, что в восьмидесятых Нижний был очень закрытым военным и сумрачным городом, я очень хорошо это соотношу со своими воспоминаниями. Но этот образ меня не тянет, потому что внутри это был теплый, бесконечно родной город с пазиками и огромными автобусами-«гармошками», которые возили меня купаться в Афонино.

Маша Молянова, художник, родилась в 1991 году:

– Я родилась в Сормовском районе на улице Ногина, недалеко от улицы Силикатной, где был мой первый родной дом. Там-то и проходило мое детство. Дом был кирпичный, двухэтажный. Сейчас, когда представляется возможность зайти в подобное строение, сразу вспоминается запах подъезда, и это до сих пор вызывает очень сильные чувства. Двор у нас был очень уютный. Гаражи, палисадники, длинные веревки, протянутые между домами и деревьями, где развешивали одежду сушиться. А еще деревянные лавочки с бабушками, с которыми я почему-то больше всего проводила время.
Очень нравилось гулять сбоку от дома, там было особенно зелено. С подругой мы часто туда забегали поиграть. Там же был железный забор – ограждение детского сада. Маленькому человеку трудно там пробраться, не говоря уже о взрослых, но в некоторых местах можно было найти дырки в заборе, и мы ставили себе цель пролезть через них. Это был целый ритуал для нас, некое таинство.
Еще на фоне вспоминаются звуки поездов, недалеко от дома находилась железная дорога. Почему-то не возникало мысли выбегать из этого мира. Мне там было очень интересно.
Поблизости от дома, в частном секторе, живет моя бабушка, а от нее совсем недалеко идти до дубравы, лугов и моего любимого места – «Китай-города», это рыбацкий городок на Волге. Место удивительно тем, что все дома там построены из отходных материалов.
В основном в город я отправлялась с родителями, и чаще всего выезжали мы поздно, дальше Канавинского моста не ездили. Я смотрела на воду с моста, и река казалась мне океаном. Помню, что мимо проходили последние трамваи, и ногами очень ощущалась вибрация от их колес. Сейчас они давно там не ходят. Как-то раз меня пустили погулять одну с подругой и ее братом. Мы приехали на Покровку и пошли есть пиццу, не успела я ее попробовать, как обнаружила, что телефона в моем портфельчике нет. Помню, что шла по Большой Покровской и плакала, а подруга с братом меня долго успокаивали.
Меня до сих пор трогают темы детства, я пытаюсь затронуть те чувства, когда делаю музыку или рисую. Все эти дворы, большие и малые речки, поезда, гаражи, лужи, стены, трещины дают многое переосмыслить. Это до сих пор влияет на меня, дает силы двигаться дальше. Конечно, восприятие поменялось, но там были истоки, и все это до сих пор работает. Поэтому-то я очень люблю Сормовский район, тут для меня все какое-то потустороннее.