"«Вся система образования в нашей стране заточена под устаревшие советские модели»"
Доктор филологических наук, историк культуры, профессор кафедры славистики Оксфордского университета и Московской высшей школы социально-экономических наук Андрей Зорин сравнивает настоящее образование с сексом, сетует на бессмысленность массовых лекций и студентов, которые не могут отличить Горбачева от Ельцина
Я преподаю всю жизнь, больше тридцати лет. В моем послужном списке – девятнадцать университетов в четырех странах мира: от Коломенского педагогического института, причем его заочного отделения со всеми вытекающими отсюда последствиями, до Гарварда и Оксфорда. Дело не только в том, что университетов на моей памяти было много, но и в том, что они были невероятно разношерстные, студенческий контингент тоже различался, и приходилось вести совершенно разнообразные курсы. Привычка в этой профессии у меня довольно большая.
За время моей работы студенты в России, конечно, очень изменились и стали больше похожи на западных. Хотя бы тем, что, входя в аудиторию, совершенно нельзя предполагать, что они наверняка что-то знают. Кроме того, надо расстаться с предрассудком, что если человек не знает чего-то очевидного, так это потому, что он глупый. Такая корреляция была раньше, например, в годы моей молодости, если условный студент не знал, кто написал «Евгения Онегина», то из этого можно было сделать безошибочный вывод, что перед тобой идиот. Сейчас же вполне можно представить умного и живого молодого человека, который не имеет ни малейшего представления, кто написал «Евгения Онегина», и более того – слабо понимает, зачем ему нужна эта информация, а если она ему понадобится, то он найдет, где эту информацию узнать. Это создает большие трудности, с такой аудиторией очень тяжело работать, потому что, конечно, проще читать лекцию, предполагая, что у всех есть какая-то общая база. Если когда-то это можно было воспринимать просто как незнание очевидных вещей, как примитивное невежество, то теперь есть масса людей, которая знает много всего, но чего-то совершенно разного, непонятного и эксцентричного. Подобная аудитория, например, не готова к тем техникам, которые составляли основу преподавания моих коллег-ровесников.
Речь не только о давно минувших временах. Студенты сегодня часто не могут отличить Ельцина от Горбачева, а уж о том, чтобы отличить события 1991 года от событий 1993-го, и говорить нечего. Это смертельный вопрос на засыпку: то, что это было не одно, а два разных исторических происшествия, не знает никто. Я бы сказал, что это само по себе не проблема, самая большая трудность – объяснить молодым людям, почему им в принципе хорошо и полезно это было бы знать. Если ты их убедишь, что это почему-то занимательно, они и сами все выяснят. Однажды я видел по телевизору в сюжете, посвященном открытию бюста Сталина в каком-то далеком городе, девушку, которая предположила, что он жил в XVII веке. Интерес этой истории, на мой взгляд, не в том, что она не знает, кто такой Сталин, да бог бы с ней, выяснить можно за три секунды в интернете, это поправимо. Гораздо больше поражают иные представления об устройстве мира – человек
не знает, что такое век, что века бывают разные. Можно не знать, кто такой Сталин, но что время движется и вчера было по-другому, а завтра будет иначе – вот это очень полезный интеллектуальный навык, который нужен совершенно всем.
Сегодня студенты очень требовательные, и связано это с частичной или полной платностью высшего образования – вещью, которая создает проблемы в нашей стране, где нет развитой системы образовательных кредитов, спонсорской помощи и адресной поддержки, то есть всей той огромной инфраструктуры, которая всегда сопровождает платное образование. Так вот человек, который приносит свои деньги, по-другому относится к процессу, он не готов спокойно воспринимать то, что в него «вдалбливают». Комбинация возрастающей требовательности с отсутствием базовых интеллектуальных навыков иногда приводит к примитивизации запросов к образованию – начинаются вопросы: «А зачем мне это надо?» Требовательность студентов иногда работает в неправильном направлении, потому что очень многие молодые люди хотят быстро получить прикладные навыки, чтобы им объяснили, какую гайку им отворачивать. Это бессмысленная деятельность, потому что к тому времени, когда они пойдут работать, этих гаек уже не будет.
У меня был интереснейший опыт: лет десять назад мы запустили проект новой образовательной модели. В частности (я не буду говорить обо всех сторонах дела) она заключается в том, что абитуриент, поступающий в университет, профиль своей специальности определяет не сразу. Окончательно выбрать профессию в 17 лет на всю жизнь – это все равно что в 17 лет выбрать себе жену на всю жизнь в обязательном порядке, без права развода. Специальности на всю жизнь больше не существует, профессии исчезают по несколько раз за жизнь каждого. Я пытался все это объяснить, и у меня была гипотеза на входе, что чем моложе и живее аудитория, тем лучше эта информация будет восприниматься. Я обнаружил прямо обратную пропорцию – директора школ просто на ура воспринимали эту идею; с большим трудом, но с пониманием выслушивали родители – и совсем отвергали мои предложения как раз сами школьники. Я с самыми хорошими и умными беседовал, но было ясно, что в них вдолбили «выбирай себе дорогу с пионерских юных лет», и они просто оскорбляются, если я предполагаю, что профессию в 17 лет выбрать все-таки сложно и не обязательно. Есть люди с феноменально рано сформировавшимися дарованиями и интересами, но таких всегда меньшинство.
Конечно, вся система образования в нашей стране заточена под устаревшие советские модели. Она была создана в 30-е годы, когда старая элита была частично выбита, а частично эмигрировала, образованных людей было мало, базовые инженерные навыки нужно было привить немедленно миллионам студентов. Так и возникла система поточных лекций: когда всех загоняют в одну аудиторию, и один человек, обладающий уникальным знанием, что-то рассказывает. Сегодня, в новой технологической среде, массовые лекции, как правило, бессмысленны. Настоящий лекционный курс – хорошая штука, но для того чтобы это работало, лекций должно быть мало, строго говоря, на семестр один лекционный курс – это нормально, два – чуть много. Когда учащегося целыми днями заставляют ходить с одной лекции на другую – он ничего понять не может. Я вам нескромно признаюсь в том, что никогда не считал себя идиотом, но я не был в состоянии понимать уже третью лекцию подряд. Невозможно такое количество пассивно вбитых знаний усвоить, даже если это блестящая лекция с хорошим лектором и на высоком уровне. Хорошее высшее образование может существовать, только когда разные люди, не похожие друг на друга, учат по-разному. Установление системы единообразного контроля – это удушение высшего образования как такового.
Мой коллега как-то попал в министерство образования на обсуждение проблемы образовательных стандартов и в ходе обсуждения, какими эти стандарты должны быть, осторожно высказал мысль, что, может быть, они и не нужны вообще. Его собеседники, вполне толковые и грамотные люди, на это ответили, что, конечно, не нужны, но нас же тогда всех уволят, что мы делать-то будем. Их профессиональная деятельность состоит в нанесении вреда образованию. Но, кроме чиновников, есть еще сотни тысяч преподавателей, которые просто не могут иначе преподавать. А с ними что делать? В идеальном мире ты видишь, как решается первая часть задачи с образовательной бюрократией: просто всех уволить, но как переучить массу людей, которые искренне убеждены, что образовательный процесс – это когда ты должен рассказывать, а студент должен сидеть и конспектировать? Это совершенно реальная проблема, ее не решишь с помощью административной реформы, мол, а давайте с завтрашнего дня все будем жить хорошо, счастливо и правильно.
Лучший контингент, с которым мне доводилось когда-либо работать, это взрослые люди, которые приходят переучиваться. Я всегда вижу очень точное понимание того, что этим людям нужно и что они хотят от тебя получить. Именно для них придумана двухступенчатая система высшего образования с магистратурой, которая в нашей стране, мягко говоря, криво работает. Магистратура воспринимается как продолжение базового образования. Сначала существующее в Советском Союзе пятилетнее образование нужно было вбить в четыре года, а потом возник вопрос, чему учить еще два года. Вместо того чтобы разрешить эту модель и давать университетам и вузам на нее переходить по мере готовности и понимания того, что это полезно, – ее ввели как картошку при Петре Великом, насильно и с артиллерией. У нас нет одногодичных магистерских программ, и это беда – работающему человеку переучиваться два года трудно. В принципе, в нормальном западном вузе второй год обучения – это уже время подготовки к написанию диссертации. Для тех же, кто хочет просто получить новые навыки, существуют одногодичные программы, которых, как правило, достаточно.
Из того, что дает высшее образование, очень важна среда, в университетах люди обзаводятся друзьями, профессиональными контактами – это труднозаменимый способ социализации. И второе – это то, что образование вообще дает навык обучения. Самообразование и разного рода дистанционные модели дать этого не могут. Мне как-то довелось слышать выступление об интернет-образовании президента Барт-колледжа, и он сказал, что дистанционное обучение – это замечательная вещь, подсобное средство, которое помогает, но настоящее образование – это как секс, это то, что делается людьми в одном месте в одно и то же время. Если этого не происходит, то и образовательного процесса не происходит.
Если обучение – это прежде всего общение с преподавателем, то особенно уныло и безнадежно выглядит чтение лекций по бумажке. Приходить в аудиторию, не имея как минимум плана лекции, – это неуважение к студентам, но синтаксис письменной речи на слух плохо воспринимается, человек не может написать так, как надо потом рассказать, этого не получится. Cлушатели хорошо реагируют, когда у них складывается ощущение, что лектор думает на их глазах, что им не сообщают готовый продукт. Разумеется, если приходится читать один и тот же курс по многу раз, этого эффекта достигнуть трудно, но существуют отработанные риторические фокусы: ты прерываешься, задумываешься, говоришь «А-а-а, мда-а, у-у-у». Помню, как обсуждал с коллегой его изумительное риторическое мастерство, и он рассказал, что его друг, который «говорит, как пишет», специально учился бекать и мекать, чтобы втягивать аудиторию в мыслительный процесс. Конечно, существуют разные форматы. В Оксфорде, скажем, есть процедура инаугурационной лекции для новопринятых на работу профессоров, и такую лекцию можно только зачитывать. Если бы я начал там свободно разговаривать, меня бы никто не понял. Мне тогда мои студенты сказали, что первый раз видели меня читающим по бумажке.
За время моей работы студенты в России, конечно, очень изменились и стали больше похожи на западных. Хотя бы тем, что, входя в аудиторию, совершенно нельзя предполагать, что они наверняка что-то знают. Кроме того, надо расстаться с предрассудком, что если человек не знает чего-то очевидного, так это потому, что он глупый. Такая корреляция была раньше, например, в годы моей молодости, если условный студент не знал, кто написал «Евгения Онегина», то из этого можно было сделать безошибочный вывод, что перед тобой идиот. Сейчас же вполне можно представить умного и живого молодого человека, который не имеет ни малейшего представления, кто написал «Евгения Онегина», и более того – слабо понимает, зачем ему нужна эта информация, а если она ему понадобится, то он найдет, где эту информацию узнать. Это создает большие трудности, с такой аудиторией очень тяжело работать, потому что, конечно, проще читать лекцию, предполагая, что у всех есть какая-то общая база. Если когда-то это можно было воспринимать просто как незнание очевидных вещей, как примитивное невежество, то теперь есть масса людей, которая знает много всего, но чего-то совершенно разного, непонятного и эксцентричного. Подобная аудитория, например, не готова к тем техникам, которые составляли основу преподавания моих коллег-ровесников.
Речь не только о давно минувших временах. Студенты сегодня часто не могут отличить Ельцина от Горбачева, а уж о том, чтобы отличить события 1991 года от событий 1993-го, и говорить нечего. Это смертельный вопрос на засыпку: то, что это было не одно, а два разных исторических происшествия, не знает никто. Я бы сказал, что это само по себе не проблема, самая большая трудность – объяснить молодым людям, почему им в принципе хорошо и полезно это было бы знать. Если ты их убедишь, что это почему-то занимательно, они и сами все выяснят. Однажды я видел по телевизору в сюжете, посвященном открытию бюста Сталина в каком-то далеком городе, девушку, которая предположила, что он жил в XVII веке. Интерес этой истории, на мой взгляд, не в том, что она не знает, кто такой Сталин, да бог бы с ней, выяснить можно за три секунды в интернете, это поправимо. Гораздо больше поражают иные представления об устройстве мира – человек
не знает, что такое век, что века бывают разные. Можно не знать, кто такой Сталин, но что время движется и вчера было по-другому, а завтра будет иначе – вот это очень полезный интеллектуальный навык, который нужен совершенно всем.
Сегодня студенты очень требовательные, и связано это с частичной или полной платностью высшего образования – вещью, которая создает проблемы в нашей стране, где нет развитой системы образовательных кредитов, спонсорской помощи и адресной поддержки, то есть всей той огромной инфраструктуры, которая всегда сопровождает платное образование. Так вот человек, который приносит свои деньги, по-другому относится к процессу, он не готов спокойно воспринимать то, что в него «вдалбливают». Комбинация возрастающей требовательности с отсутствием базовых интеллектуальных навыков иногда приводит к примитивизации запросов к образованию – начинаются вопросы: «А зачем мне это надо?» Требовательность студентов иногда работает в неправильном направлении, потому что очень многие молодые люди хотят быстро получить прикладные навыки, чтобы им объяснили, какую гайку им отворачивать. Это бессмысленная деятельность, потому что к тому времени, когда они пойдут работать, этих гаек уже не будет.
У меня был интереснейший опыт: лет десять назад мы запустили проект новой образовательной модели. В частности (я не буду говорить обо всех сторонах дела) она заключается в том, что абитуриент, поступающий в университет, профиль своей специальности определяет не сразу. Окончательно выбрать профессию в 17 лет на всю жизнь – это все равно что в 17 лет выбрать себе жену на всю жизнь в обязательном порядке, без права развода. Специальности на всю жизнь больше не существует, профессии исчезают по несколько раз за жизнь каждого. Я пытался все это объяснить, и у меня была гипотеза на входе, что чем моложе и живее аудитория, тем лучше эта информация будет восприниматься. Я обнаружил прямо обратную пропорцию – директора школ просто на ура воспринимали эту идею; с большим трудом, но с пониманием выслушивали родители – и совсем отвергали мои предложения как раз сами школьники. Я с самыми хорошими и умными беседовал, но было ясно, что в них вдолбили «выбирай себе дорогу с пионерских юных лет», и они просто оскорбляются, если я предполагаю, что профессию в 17 лет выбрать все-таки сложно и не обязательно. Есть люди с феноменально рано сформировавшимися дарованиями и интересами, но таких всегда меньшинство.
Конечно, вся система образования в нашей стране заточена под устаревшие советские модели. Она была создана в 30-е годы, когда старая элита была частично выбита, а частично эмигрировала, образованных людей было мало, базовые инженерные навыки нужно было привить немедленно миллионам студентов. Так и возникла система поточных лекций: когда всех загоняют в одну аудиторию, и один человек, обладающий уникальным знанием, что-то рассказывает. Сегодня, в новой технологической среде, массовые лекции, как правило, бессмысленны. Настоящий лекционный курс – хорошая штука, но для того чтобы это работало, лекций должно быть мало, строго говоря, на семестр один лекционный курс – это нормально, два – чуть много. Когда учащегося целыми днями заставляют ходить с одной лекции на другую – он ничего понять не может. Я вам нескромно признаюсь в том, что никогда не считал себя идиотом, но я не был в состоянии понимать уже третью лекцию подряд. Невозможно такое количество пассивно вбитых знаний усвоить, даже если это блестящая лекция с хорошим лектором и на высоком уровне. Хорошее высшее образование может существовать, только когда разные люди, не похожие друг на друга, учат по-разному. Установление системы единообразного контроля – это удушение высшего образования как такового.
Мой коллега как-то попал в министерство образования на обсуждение проблемы образовательных стандартов и в ходе обсуждения, какими эти стандарты должны быть, осторожно высказал мысль, что, может быть, они и не нужны вообще. Его собеседники, вполне толковые и грамотные люди, на это ответили, что, конечно, не нужны, но нас же тогда всех уволят, что мы делать-то будем. Их профессиональная деятельность состоит в нанесении вреда образованию. Но, кроме чиновников, есть еще сотни тысяч преподавателей, которые просто не могут иначе преподавать. А с ними что делать? В идеальном мире ты видишь, как решается первая часть задачи с образовательной бюрократией: просто всех уволить, но как переучить массу людей, которые искренне убеждены, что образовательный процесс – это когда ты должен рассказывать, а студент должен сидеть и конспектировать? Это совершенно реальная проблема, ее не решишь с помощью административной реформы, мол, а давайте с завтрашнего дня все будем жить хорошо, счастливо и правильно.
Лучший контингент, с которым мне доводилось когда-либо работать, это взрослые люди, которые приходят переучиваться. Я всегда вижу очень точное понимание того, что этим людям нужно и что они хотят от тебя получить. Именно для них придумана двухступенчатая система высшего образования с магистратурой, которая в нашей стране, мягко говоря, криво работает. Магистратура воспринимается как продолжение базового образования. Сначала существующее в Советском Союзе пятилетнее образование нужно было вбить в четыре года, а потом возник вопрос, чему учить еще два года. Вместо того чтобы разрешить эту модель и давать университетам и вузам на нее переходить по мере готовности и понимания того, что это полезно, – ее ввели как картошку при Петре Великом, насильно и с артиллерией. У нас нет одногодичных магистерских программ, и это беда – работающему человеку переучиваться два года трудно. В принципе, в нормальном западном вузе второй год обучения – это уже время подготовки к написанию диссертации. Для тех же, кто хочет просто получить новые навыки, существуют одногодичные программы, которых, как правило, достаточно.
Из того, что дает высшее образование, очень важна среда, в университетах люди обзаводятся друзьями, профессиональными контактами – это труднозаменимый способ социализации. И второе – это то, что образование вообще дает навык обучения. Самообразование и разного рода дистанционные модели дать этого не могут. Мне как-то довелось слышать выступление об интернет-образовании президента Барт-колледжа, и он сказал, что дистанционное обучение – это замечательная вещь, подсобное средство, которое помогает, но настоящее образование – это как секс, это то, что делается людьми в одном месте в одно и то же время. Если этого не происходит, то и образовательного процесса не происходит.
Если обучение – это прежде всего общение с преподавателем, то особенно уныло и безнадежно выглядит чтение лекций по бумажке. Приходить в аудиторию, не имея как минимум плана лекции, – это неуважение к студентам, но синтаксис письменной речи на слух плохо воспринимается, человек не может написать так, как надо потом рассказать, этого не получится. Cлушатели хорошо реагируют, когда у них складывается ощущение, что лектор думает на их глазах, что им не сообщают готовый продукт. Разумеется, если приходится читать один и тот же курс по многу раз, этого эффекта достигнуть трудно, но существуют отработанные риторические фокусы: ты прерываешься, задумываешься, говоришь «А-а-а, мда-а, у-у-у». Помню, как обсуждал с коллегой его изумительное риторическое мастерство, и он рассказал, что его друг, который «говорит, как пишет», специально учился бекать и мекать, чтобы втягивать аудиторию в мыслительный процесс. Конечно, существуют разные форматы. В Оксфорде, скажем, есть процедура инаугурационной лекции для новопринятых на работу профессоров, и такую лекцию можно только зачитывать. Если бы я начал там свободно разговаривать, меня бы никто не понял. Мне тогда мои студенты сказали, что первый раз видели меня читающим по бумажке.
