С сегодняшним зрителем необходимо очень уважительно, полноценно и разнообразно взаимодействовать. В некоторых специальных проектах я вступаю с ним в острые интерактивные отношения, и зритель в таком случае становится «автором-потребителем». С ним я работаю в живом режиме прямо во время спектакля. Часто это является следствием неожиданных стратегий «священного стендапа» или «брутальной поэзии», какого-то монолога. Или наоборот – провокативного поведения. В этом смысле зритель оказывается персонажем театра, он это чувствует, ему это может нравиться или не нравиться. Например, в спектакле Константина Богомолова по мотивам «Волшебной горы» Томаса Манна сорок минут кашляет актриса Елена Морозова. И этот кашель заводит зрителя таким образом, что он в ответ начинает кашлять или уходит, недоумевая, зачем, собственно, сюда пришел. С другой стороны, остальные зрители празднуют такой острый радикальный перформанс, с удовольствием наблюдая за тем, как кашляют другие, и покашливают сами.
У многих зрителей есть устойчивое представление о театре, идущее из прошлого, когда казалось, что это нечто глубоко ходульное, искусственное и малоинтересное. А подлинный кайф, отдых – в каких-то других местах. Зритель не испытал этих радостей. Для того чтобы ему помочь встретиться с театром, возможно, сам театр должен прийти к нему.
★ ★ ★
Любой тренд заслоняет от нас индивидуальность спектакля, его уникальность. Да и сам по себе тренд ничего не означает, это просто жанр. Скажем, комедия может быть смешной и несмешной. То же самое – интерактивная форма театра, театра-путешествия, который так популярен сегодня. Это может быть очень интересным, а может быть, наоборот, скучным.
В 1986 году я сделал спектакль «Мизантроп» в Ленинграде. Зрители собирались у трамвайной остановки и двигались по городу, а фрагменты спектакля шли в мастерских художников. Потом все добирались до заброшенного особняка, по легенде бывшего тем самым сумасшедшим домом, в котором жил Чаадаев. Внутри этого особняка, находящегося в таком перманентном, пограничном, еще советско-перестроечном ремонте, разворачивался спектакль со сценами, без света, но с фонарем проводника, как некое путешествие зрителей по этому дому. Никита Михайловский бежал по крыше, его видели из окна башни верхнего этажа, потом он прыгал вниз, делая вид, что покончил с собой. Зрителей разворачивали, они смотрели через окно на Каменный остров, на набережную. И там человек, одетый как Никита, как бы сигналил им рукой. После чего фонарь выключался, зрители сами выбирались из этого дома и оказывались на пустоши перед ним, где горел костер, угощали глинтвейном. И они могли отдохнуть от пережитого путешествия. Наверное, это было в первый раз, может быть, в мире, а в России – точно. Такая сложная форма спектакля. Потом уже я к этому особенно не возвращался. Паразитировать на пространстве и просто на каком-то опыте блужданий мне было не столь интересно.
★ ★ ★
Традиция – это состоявшаяся история театра, изменить в ней что-либо невозможно. Передается она всегда из рук в руки, и корнем ее считается Константин Сергеевич Станиславский. Правда, уже в 30-е годы его метод работы был очень сильно искажен, дальше эти искажения только наслаивались, встречаясь со временем и идеологией. Все технологии, которым обучали его последователи, выродились. Иная традиция, которую можно отнести к «школьному театру», к театру XIX века, практически как некая передающаяся из рук в руки грамота витальной игры, конечно, исчезла. В этом смысле девальвированный МХАТ буржуазно-фашиствующего, а точнее коммунистического, толка оказался губкой, при помощи которой было стерто всё разнообразие русского театра, включающее и Таирова, и Мейерхольда, и так далее. Всё это куда-то испарилось. В этом смысле то, что происходит с театром сейчас, – это зарождение искусства из интуиции, из мира, открытого всем видам театра. Конечно, вот эта эпоха зарождения современного театра имеет трепетное и бесценное, огромное значение. Потому что в театр каким-то чудом возвращаются давно исчезнувшие формы.
К разговору о традициях – меня поразил фильм европейских кинематографистов, которые через десяток, по-моему, лет или даже позже приехали, чтобы снять, что творится в Чернобыле, зафиксировать пространство, где произошел этот чудовищный катаклизм. Поражает то, что там цветут деревья, туда вернулись животные, которых не было сто или даже триста лет. Бегают лоси, белки, лисы, самые невероятные виды парнокопытных, разных, разных животных. То есть Чернобыль стал цветущим местом. Оттуда ушел человек, а природа вернулась во всем многообразии. Тот самый советский человек-уничтожитель, беспамятный и бесчувственный зомби, истребитель живого – он был вытеснен этим катаклизмом, а природа вернулась и расцвела. Вот что-то такое происходит сегодня в театре. Какой-то такой постчернобыльский эффект зарождения или возвращения к самому себе естественного мира театра.
★ ★ ★
Живая, полноценная форма обмена – вот что такое театр сегодня. Мы сидим перед компьютером или зарабатываем деньги в режиме выживания – это заслоняет от нас собственную жизнь, а в театре мы можем вступить с ней во взаимодействие, в обмен. Мы можем отозваться об этом, пережить это, можем встретиться с другим человеком, как в клубе. Но не только для удовлетворения разного рода природных потребностей, а какого-то иного типа общения, чем просто разговор в кафе или путешествии. В этом смысле театр является удивительным пространством, где человек во всей полноте может испытать ощущения от путешествия в другую вселенную.
Театр – это такой живой процесс, здесь всегда ощущается голод. Вот я делаю вдох, потому что не хватает кислорода. Но ровно через мгновение делаю выдох, чтобы потом сделать следующий вдох. Театру всегда, как и любому другому живому искусству, чего-то не хватает. И сказать, чего не хватает прямо сейчас, я не взялся бы. Потому что через секунду этот голод будет утолен.
★ ★ ★
Я не элитарен, поэтому на любые предложения смотрю и откликаюсь с уважением. Если человек проявляет ко мне внимание и что-то предлагает, я уже за это благодарен ему. Могу и над мюзиклом, например, поработать, просто это была бы новая для меня работа, по-своему интересная. А вот дальше время жизни и время заказа должны каким-то образом совпасть.
★ ★ ★
Я многое себе запрещаю, потому что я нормальный цивилизованный человек. Понимаете? Я не люблю злобу и агрессию. И это не самоцензура, а скорее моя природа. Природа глубоко мирного и настроенного на добрые чувства к людям и на опыт сопереживания жизни человека. Мне кажется, что это и есть традиция в русской культуре. Возможно, именно она страждет в это время в наибольшей степени. Яд, соляная кислота, пущенные в самые тонкие сферы нашей жизни, имя которым – милосердие, например, на мой взгляд, самое большое зло, которое творится во времени. И с этим надо что-то делать на территории индивидуальной личной жизни. Сам человек может довольно быстро продышаться и вернуться к норме добра, без которой жизнь просто невозможна. Особенно в нашем Отечестве. Такие вот мы уязвимые.
★ ★ ★
«Нас всех подстерегает случай», как говорил Блок. Поэтому театр, в силу того что он оказался в центре культуры, и захотел, и сумел быть живым, откликающимся трепетным организмом – тут же стал участвовать вот в этой решительной случайности жизни, исполненной каверз и рисков. Просто из-за того, что он видит со всех сторон, слышит со всех сторон. Эта смесь, из которой состоит наша жизнь, конечно, напрямую касается театра, искусства. Потому что и театр, и искусство – это лицо цивилизации, лицо социума. Оно всегда открыто. Только в очень редких случаях – эпидемии или сильных морозов – лицо частично закрывают. Но всё равно оно открыто, не защищено – в отличие от всех остальных частей тела. Его нельзя пересадить в другие места. Нельзя театр сравнить или заставить жить по образу и подобию, как и в принципе культуру, по образу и подобию торговой лавки, магазина, нефтепродуктов. А таково свойство подчас скороспешных, и в этом смысле невменяемых законов, принятых в эти переходные и непростые времена. Театр оказался приравнен к изготовителю культурного продукта на потребу потребителя, что совсем неправильно. Неправильно и опасно для государства. И особенно для России, в которой театр – сокровенная область культуры.