Ферри – «человек без нервов»
«Под подушкой у меня лежат эполеты из золотой бумаги и деревянный кинжал. Этот кинжал я сделал сам и зарыл около помойной ямы, написав на клинке: «Римский кинжал 263 года до Рожд. Хр.» – и затер эти слова грязью. Через два месяца я вырыл кинжал и показал его отцу. Он посмотрел и сказал: «Во-первых, почему римляне писали по-русски, во-вторых, откуда они знали, что Христос родится через двести лет?»
Это строки из воспоминаний о детстве известного советского художника Федора Богородского. Изобилующее подобными фактами, оно беззаботно протекало во дворах между Большой Покровской и Дворянской улицами. Отец будущего художника был адвокатом и занимал с семьей «видную» квартиру во втором этаже деревянного доходного дома неподалеку от булочной Розанова.
Каждый год в мае на Новобазарной площади (сейчас площадь Горького) вырастало деревянное здание цирка шапито. Федор с товарищами пропадал там почти каждый день и начал упражняться в цирковом искусстве. Летом на Нижегородской ярмарке давал представления прославленный цирк Никитиных. Незабываемые красочные зрелища притягивали к себе неугомонного гимназиста. Тренируясь со знакомыми детьми артистов, он обратил на себя внимание известного гастролера Шероя – «человека без нервов», как значилось на афишах. Артист позволил мальчику использовать для тренировок свой реквизит. Отработав номер, Федор делился с другом своими планами: «Понимаешь, Шурка – мир, весь мир! Весь мир можно объехать с цирковыми номерами. Посмотреть страны, города и людей. А какой успех нас ждет! Везде афиши: «Ферри – человек без нервов». Ферри – такая будет моя цирковая фамилия!» У известного манипулятора Нельсона-Картера, выступавшего во время гастролей в кино «Патеграф» на Покровке, он научился фокусам с монетами, картами и шариками. А следующим летом после экзаменов исчез из дома. Вскоре родители начали получать открытки из разных городов – сын уехал с цирком и целое лето выступал как акробат!

В ногу со временем

В 1914 году Богородский поступил на юридический факультет Московского университета, но учеба, по его словам, «ограничилась только ношением студенческой фуражки». С большим успехом он работал в цирках Никитиных и Саламонского, пробовал стать кинотрюкистом, танцевал в капелле у «Яра». Он пришелся как нельзя более кстати в веселой компании московских футуристов, подружился с Маяковским, Каменским, Татлиным, Лентуловым. Писал невероятно дерзкие стихи и читал их, облачившись в оригинальную рубаху из кустарной набойки с яркими цветами и рисуя на своей щеке незабудку.
В 1916 году Федор Богородский был мобилизован и отправлен в Петроград на службу во флоте. Ему удалось перейти из экипажа в авиационную часть, и, ко всему прочему, он стал еще и летчиком. Осенью 1917 года его самолет был сбит немецкой артиллерией. После госпиталя Богородский получил назначение во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и проводил бессонные ночи на Лубянке. Вскоре ему удалось вырваться в родной город, где он начал работу в отделе по особо важным делам Революционного трибунала. Будучи не в силах долго оставаться в стороне от важнейших событий, он в качестве комиссара Военной Донской флотилии прошел с «матросской братвой» жестокие бои в донских степях. С моряками Федор Семенович снова встретился в 1942 году в Сталинграде, когда два месяца пробыл среди служащих Волжской военной флотилии. Как точно отметил Георгий Нисский, «это был человек, всеобъемлюще отвечающий на все, что происходило».

На пути к искусству

Рисованием Федор увлекался с детства, в чем неизменно встречал поддержку отца. В гимназии этот предмет преподавали плохо, и он по своей инициативе прилежно копировал цветными карандашами картинки, висевшие на стенах квартиры, и часто посещал художественный музей в Дмитриевской башне Кремля. В 12 лет отец отвел его к местному художнику Л.М. Диаманту, когда-то учившемуся в Мюнхене.
Постоянные поиски приключений не вытеснили занятий живописью. Весной 1916 года вместе с группой москвичей Богородский выставил несколько своих работ на периодической художественной выставке в Нижнем. В местной прессе его обвиняли в «подрывании основ», называли «живописным террористом».
В 1922 году возмутитель спокойствия поступил в московский Вхутемас, который закончил с высшей наградой – правом на заграничную командировку. В эти годы, проживая недалеко от Смоленского рынка, где в ночлежке обитали беспризорники, художник смог подружиться с ними и, часто ночуя среди воришек и кокаинистов, создал пятнадцать портретов. А вскоре в советском искусстве появляются «братишки» – матросы, у которых грудь перевита пулеметными лентами и за пояс заткнуты «шпалера» и гранаты. Картина «Матросы в засаде» отправилась на Международную выставку в Венецию.
Богородский участвовал во всех крупнейших выставках в СССР и за границей, два года провел в Европе, гостил у Горького в Сорренто, выезжал на этюды в любимый Севастополь, Тарусу, в шахты Донбасса, на Волгу. С 1938 года в качестве заведующего кафедрой живописи и рисунка художественного факультета ВГИКа он с увлечением начал работу по подготовке художников кино.
Художник Юрий Пименов вспоминал о своем друге, имя которого носит одна из улиц в нашем городе: «Богородский был настолько характерен, ярок и неповторим, что, по-моему, он может стать тем, что называется собирательным образом, понятием – «Богородский».