Руслан Станчев,
генеральный директор радиостанции «Радио Рандеву», главный редактор РБК-НН:
– В начале 90-х я был студентом, и это было очень нищебродское время. У меня была повышенная стипендия в сельхозакадемии, 50 рублей, так вот купить на нее можно было в переходе Московского вокзала восемь пачек сигарет у цыган, и все. С работой было сложно: предлагался в основном какой-то тяжелый труд типа разгрузки вагонов по ночам. Я же был всегда подвижным, спортивным, неприхотливым. Для меня передвигаться по стране и миру, ночевать в поездах, гостиницах, на вокзалах не было проблемой, и я решил занять активную жизненную позицию. Где-то в возрасте 19 лет, на третьем курсе, мы с товарищем одолжили денег у разных людей (сейчас не помню сколько – какие-то суммы, измеряющиеся сотнями рублей) и приобрели разного вида товары. Например, на Сосновском заводе у местных мужиков скупали инструменты, которые нам продавали кто за ящик водки, кто за наличные. Понятно, с большими скидками, хотя тогда и слова такого не было. Моим коньком были насосы
«Малыш» – это механические поливалки, орошающие дачные участки. Они продавались у нас в хозтоварах, стоили дешево, но пользовались совершенно диким спросом в Венгрии и Польше, у них подобные штуки стоили очень дорого. Нагруженные этими железяками и едой (экономить приходилось на всем), мы садились на Московском вокзале в плацкарт Горький – Москва. Оттуда добирались до города Чоп, приграничного с Венгрией на Украине, проходили границу и дальше несколько недель находились на территории Венгрии. Когда вернемся, сколько у нас времени займет реализация всего товара – этого мы не знали. Продавали, например, в Будапеште на вполне цивилизованном рынке, где платили около трех долларов за торговое место. Один раз попали на другой рынок, к нам через секунду подошла так называемая чечено-ингушская мафия – бравые южные ребята, которые попросили сразу 20 долларов в день за место. А это уже большие деньги: у нас, может быть, всего было баксов по десять. Я говорю своему товарищу: «Что делать будем?» Он: «Ну, валить отсюда надо». Пока эти ребята отошли, мы быстро взяли вещи и собрались уходить, но они вернулись и погнались за нами. Я никогда не забуду, как мы со своими 150 килограммами товара бежали и запрыгивали на трамвай, помогая друг другу. Незабываемо ушли от погони.

В какой-то момент за границу стали приезжать целые паровозы советских людей, которые вынужденно оказались в условиях этого нового капитализма, пытаясь встроиться в новые рыночные отношения. Несчастные учителя, врачи, бабушки, которые везли из дома какие-то светильники. Они покупали тур на три дня, приезжали и пытались за это время, неопытные, все это продать. У них, само собой, не получалось. Мы же, как рыночные капиталисты, скупали у них то, что они не успевали реализовать: «Ну не обратно же вы это повезете»; «Давайте мы у вас по себестоимости возьмем» – вот наши ключевые фразы были. Им деваться было некуда. Мы выкупали все это, и у нас снова появлялся товар – две тележки по 150 килограммов.

Выручка всегда была разная: 200, 300, 400 долларов. На заработанные деньги мы покупали товары народного потребления. Стандартный ассортимент – кроссовки, джинсы, джемпера разные. В основном одежду и двухкассетные магнитофоны. Японские были дорогими, мы везли корейские, гонконгские, китайские, не Panasonic, а Palasonic, или был такой Asaka. Все это привозилось в Россию, сдавалось в комиссионный магазин, в котором с еще большей наценкой их продавали, мы получали деньги обратно, вкладывали их в новый товар, и так до бесконечности.

Дважды в месяц мы выезжали за границу. Цикл был неделя через неделю. Жили в общежитиях, в складчину снимали квартиры втроем, вчетвером. Один раз даже готовили суп в раковине, кипятильника не было. Еще надо было как-то есть, передвигаться на транспорте. Ну и потом, надо понимать, что по сравнению с 1991-м доллар девальвировался. Тогда он в восемь–девять раз был более значим, чем сейчас. Потом, когда стали появляться деньги, жить стало слаще, мы начали ходить в кафе, покупали всякие сникерсы, кока-колу, модную одежду.

Проникновение через границу – это была целая общевойсковая операция, потому что украинские пограничники очень любят кэш. Любили тогда и, видимо, любят сейчас. И все это в нарушение законов, потому что такие грузы, – колоссальное количество этих «Малышей» я туда вез, – по декларации же можно ввезти было только один. Понятно, кладешь 20 долларов таможеннику в паспорт – и проходишь спокойненько. Очереди гигантские на таможне, приходилось по два дня ночевать прямо на вокзале на рюкзаках. Обратный путь в Россию был еще смешнее – все знали, что все едут с деньгами и с товаром. На моих глазах в поезде из Польши в Вильнюс человек отказался платить 20 долларов за так называемый «проезд», так его поймали в тамбуре и просто скинули на полном ходу. Я не знаю, что с ним случилось в итоге, но для меня это был дикий шок. С тех пор я понял, что надо договариваться абсолютно со всеми. Эти приграничные накладные расходы были заложены в маржу. Шмон бесконечный, таможенники могли просто из твоего чемодана взять какую-нибудь вещь себе. В общем, вели себя отвратительно.

Мы много работали с комиссионными магазинами. Через них можно было легально продать любую вещь, туда принимали все, но стоимость зависела от оценщика. Принцип такой – ты приносишь товар, говоришь: «Вот, смотрите, у меня вещь – хочу ее продать». Если там женщина за сорок, с шиньоном и красными губами, то, конечно, она не понимает, что такое кроссовки Nike, ей сложно оценить, что это может стоить 200 рублей за пару, она не понимает,
потому что есть же «Прощай, молодость» за семь, как это может стоить 200? Поэтому для начала нужно было разобраться, в каких комиссионках работают адекватные оценщики. Некоторые товары в одном месте принимались хорошо, в другом – нет. Бывало так, что ради хорошей цены нужно было проехать целый ряд комиссионок.

Деньги челночеством зарабатывались тяжело – это был адский физический, эмоциональный и интеллектуальный труд, надо было понимать, что везти, какая конъюнктура, что покупают в России, какие джинсы, каких марок, сколько это стоит, в какие комиссионки все это нести. Это была такая сложная драматургическая работа, но, например, кроссовки Nike и Reebok всегда были в цене. Джинсы Lee Cooper, я уж молчу про Levi's, никто не покупал, эти марки просто не знали. А вот турецкие джинсы-«мальвины» всегда улетали моментально, два дня – и все превращалось в деньги. Длилось это достаточно долго, года полтора. Потом аккуратно стало затухать, случилось насыщение рынка в Венгрии и Польше. Очень многие туда стали ездить, цены падали, везти все это было невыгодно.

Те, кто начинал челночить в конце 80‑х, сняли настоящие сливки – рентабельность была 1000 %. Мы уже были в конце, хоть я и не жалуюсь. Это была такая «школа капитанов». Через два-три месяца подобной работы у меня появились деньги, некий стартовый капитал в несколько тысяч долларов. Но я же был молод и любвеобилен, поэтому прогуливал все. Мы называли это время порой романтического капитализма. Многие из челноков так сколотили свое первое состояние, например, тот же Роман Абрамович так начинал. Он, видимо не кутил, а откладывал. Знал бы прикуп – жил бы в Сочи.

Ирина, инженер:
– Я стала челноком в 91-м и занималась этим 23 года. До этого работала инженером на предприятии «Эра», выпускавшем подводные лодки. Но надо было как-то выживать, и я решила оттуда уйти. Зарплату за месяц, которую я там получала, когда стала торговать, зарабатывала за день. Допустим, привозила женские дорогие красивые костюмы, продам все и иду домой – с почти пустой сумкой. Сначала ездила за вещами в Москву, потом перешла на заграницу. Польша, Арабские Эмираты, Турция. Примерно три года назад окончательно прикрыла все, налоги и аренда съедали больше, покупательная способность сильно упала. Сейчас я работаю продавцом цветов.

В Польшу ездили через Москву. Для въезда требовался еще какой-то ваучер, нужно было, чтобы этот ваучер прислали знакомые поляки. Его показывали с заграничным паспортом как приглашение. Иногда ездили на военных поездах. Наши же войска стояли тогда в Чехии, по-моему, и в Германии. И мы на этих поездах, которые проходили через Польшу, проезжали и выходили там, где нужно. Я закупалась в городе ближе к границе между Польшей и Германией. Однажды пыталась даже работу там найти у немцев. Мне сказали, десять марок будут платить, – тогда марки были, – а я говорю: «Я десять марок сейчас за час заработаю, я русская». Помню, был год, когда пустили прямой поезд почти до Польши, Брест – Нижний Новгород, расписание было специфическим, шел он почти два дня. Потом нужно было покупать билеты на польскую электричку. Страшно иногда было. На вокзалах работали разные группировки. Помню, мы стояли на перроне, ждали электричку, и прямо у нас на глазах к двум русским мужикам подошли какие-то парни, окружили и отобрали деньги – все же тогда доллары обратно вывозили. Еще как-то женщину порезали – поезда приходили в Варшаву очень рано, все сразу шли на рынок, и по дороге к нему встречались домики с арками в немецком стиле, вот там-то подкарауливали и грабили. Товар мы возили в тех самых знаменитых клетчатых сумках, хотя, например, моя приятельница иногда просто с мешком ездила.

В Польшу из России тоже брали все что только можно. Разрешали, по-моему, блок сигарет, сколько-то литров спирта. Я помню, встанешь на рынке, разложишь все вот это прямо на земле, поляки приходят, что-то выбирают, покупают. Заработаешь польских денег, поменяешь на доллары и везешь их в Россию, где на них можно хоть как-то жить, потому что в стране тогда творился просто беспредел. Домой мы привозили всякие диковинные вещи типа лимонада в бутылках, шоколадки всякие. Полки же раньше совершенно пустые в магазинах были.

После Польши я немножечко поработала с Москвой – привозила немецкий трикотаж, у меня на него было очень много заказов, популярная такая вещь оказалась. Потом стала летать в Стамбул, была связана с фирмой, которая занималась флористикой. Нас обучали делать композиции из цветов, фруктовые корзины, украшать интерьер. Тогда это было очень модно. Возила по 18 мешков этого добра, хранила все дома, у меня комната маленькая – и вся в мешках. Ко мне даже из Кремля приходили, пальмы заказывали.

В начале 90-х в Нижнем было не так много рынков. Я работала на Алексеевском на Черном пруду, он считался самым дорогим и модным. Мое место было прямо у центральных ворот, рядом стоял директор рынка Филиппыч. Народ толпами шел, особенно в выходные. Уходила с работы почти всегда налегке, все распродавалось. Один раз осталась какая-то одна вещь, так женщины-покупательницы чуть не подрались за нее: «Мне надо! Мне надо!» Были и наработанные клиенты. Я прилетала с закупки, они приходили, выбирали. Бывало так, что разбирали все за день, за два. На заказ я тоже много возила. Попозже вокруг рынка начали открываться магазины на первых этажах, которые со временем нас оккупировали. Ну а потом там построили торговый центр, и перед строительством его даже показывали по телевизору: люди пытались рынок отстоять, чуть ли не под машины бросались. Огромный рынок также располагался на Мещере, со всех пригородных поездов прямо туда по шпалам ходили.

Когда работала на Алексеевском, иногда на нас нападали, были постоянно какие-то разборки, особенно когда там нерусские стали торговать. Приходили: «Кому ты платишь? Кому ты платишь?» Я говорю: «Никому не плачу». Как-то сказала так стойко, что ко мне больше и не подходили. Потом по всему рынку облавы случались со стороны каких-то правоохранительных органов. Оккупировали, в черных масках, паспорта проверяли, все должны были товар показывать, документы на него. У нас раза два так было на Алексеевской. Знаете, сколько там людей обманывали? На Мещерке цыганка шубу, которая была искусственной, продала как норковую. Новость даже до нашего рынка долетела. Еще там было много наперсточников, они знали, где стоять, на рынки же люди с деньгами ходили.

Почему все это закончилось? Например, мой последний груз на сумму 10 000 долларов просто конфисковали на Украине. Еще перед тем как все это заварилось, Украина – Россия, он просто исчез – ни возврата, ничего. Это не первый раз. Так у многих было. Очень многие отправляли груз через Польшу, потому что там была растаможка только два доллара, а у нас вот последняя – 18 долларов с килограмма. Текстиль – одна цена; обувь – другая; дубленки, кожа – третья. И той же таможне постоянно отстегивать надо было. В последнее время все уходило на налоги и аренду. А еще проверки. Вот придут: «А у вас нет этих сертификатов, этих, этих, этих…» Придерутся к тебе: «Надо заплатить 4000, у нас там планировка, вот план». Я сейчас обратила внимание, сколько у нас всего закрывается, даже в торговых центрах. Сильный упадок, хоть тот же Путин, тот же Медведев говорят, что у нас все хорошо. У кого деньги были, уже все их съели. Средняя пенсия 8500. Конечно, в городе есть организации – военные получают 50 000, но кто из них пойдет покупать платье за 15 тысяч? А у меня в последнее время цены были примерно такого порядка.

Многие из тех молодых предприимчивых людей, что торговали тогда, сейчас переобучились, кто-то пристроился, кто-то уехал в Москву, кто-то за границу. Очень много умерло молодыми – все-таки работа у нас была безумно тяжелой.

Надежда Комарова, шеф-повар:
– В 90-е я работала в детском саду при исследовательском институте, муж – на одном из наших заводов. Зарплата была мизерная, надеть было нечего, а мы молодые. Хотелось быть не хуже, чем все, поэтому, когда мне рассказали о том, что можно в Польшу поехать за товаром, сразу согласилась. Так и стала заниматься челночеством, в 92-м первая поездка в Польшу, потом быстро переключилась на Лужники.

Товар покупали разными способами. Например, в Дзержинске был завод «Заря», который производил эмалированную посуду, так вот там работали мои родители, поставлявшие мне по дешевке всякую некондицию, муж с завода «Синтез» какими-то левыми путями привозил электронику. Многое я сама скупала: чайники, плитки электрические, насосы какие-то нагревающие. Наша техника там пользовалась хорошим спросом.

Всего я в Польшу ездила три раза, запомнилась поездка перед Новым годом. Обычно руководитель группы челноков распределяла нас по квартирам для проживания, а мы приехали как раз в католическое Рождество – и нас никуда не могли подселить, там это все-таки большой и главный праздник, и все стирают, убираются, а тут мы со своими баулами. Продаж тогда у нас совсем не состоялось, не до нас было, зато я побывала в местном костеле, послушала органную музыку – воспоминания очень хорошие. Это уже после праздника на обратном пути мы закупились: джинсы, чайный сервиз «Мадонна», двухкассетный магнитофон.

На рынках в Польше не было никаких столов, обычно мы просто расстилали пленку или какие-нибудь цветастые салфетки, на которых и раскладывали весь товар. Торговали только русские, поляки с нами кое-как разговаривали: «Прошу, пани». Я была челноком начинающим, везла только для себя. Потом стала ездить в Москву с подругой, закупаться в Лужниках. Первый наш товар был – пуховики для женщин пожилого возраста, для начала, помню, взяли штук десять всего и продали их почти моментально на Канавинском рынке. Я втянулась и стала заниматься этим бизнесом, чем только не торговала: обувь, сумки, школьные товары, какие-то сезонные вещи. При этом совмещала это со своей основной работой в детском саду, в пятницу отпрашивалась и ехала торговать на выходные.

Работала я в центре Канавинского рынка, там особенно народу не было. Потом он стал расширяться, и многие стали вставать вдоль рыночных стен. Я тоже так сделала и довольно быстро со всеми перезнакомилась. Товар мы всегда возили с собой – из Дзержинска в Канавино и обратно. Если мы опаздывали, нам девчонки, кто пораньше приезжал, места кирпичиками занимали. Потом мы решили начать торговать на Мещере, купили даже металлический ларек в складчину, но торговля у нас там почему-то не пошла, хотя там, например, можно было товар хранить, а не на себе таскать. Потихонечку я от рынков отошла, торговала в итоге до 2000 года, закончила, потому что покупать перестали, рынок стал перенасыщенным, появились корейцы-китайцы, которые все цены перебили. Дохода хватало только на повседневную жизнь, никаких лишних квартир-машин мы не покупали. В какой-то момент мне нужно было выбирать: продолжать работать в детском саду или переключиться на эту челночную жизнь, но из садика уходить не хотелось, как оказалось, и правильно.

Я это время вспоминаю неохотно. Еще с тех пор не очень люблю ходить на рынок и не люблю, когда мне навязывают что-то при покупке, сразу разворачиваюсь и ухожу – не знаю почему.